Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам [litres]

– Кто же у вас жить-то будет на пустом месте?

– Народ!

– Народ! – крикнул Махно, вытягиваясь к Чугаю. – Вольный народ!

– Что же с крику-то начинать, – проговорил Чугай, – тогда уже надо кончать стрельбой. – Он взял бутылку и налил всем. (Леон Черный оттолкнул свою рюмку, она пролилась.) – Взять да и развалить, это дело нехитрое. А вот как вы дальше намерены жить?

Леон Черный, – предупреждая ответ Нестора Ивановича:

– Наше дело: страшное, полное и беспощадное разрушение. На это уйдет вся энергия, вся страсть нашего поколения. Вы в плену, матрос, в плену у бескрылого, трусливого мышления. Как жить народу, когда разрушено государство? Хе-хе, как ему жить?

Махно ему – сейчас же:

– Тут мы разошлись, товарищ Черный. Мелкие предприятия я не разрушаю, артели я не разрушаю, крестьянское хозяйство не разрушаю…

– Значит, вы такой же трус, как этот большевик.

– Ну зачем, в трусости его не упрекнешь, – сказал Чугай и одобрительно подмигнул Нестору Ивановичу (испитое лицо у того было красное, как от жара углей). – Крови своей Нестор Иванович не жалел, это известно… Здорово живешь мы его вам не отдадим… За него будем драться.

– Драться? Начинайте. Попытайтесь, – неожиданно спокойно проговорил Леон Черный, и клочья бороды на его щеках улеглись. Рассеянно и жадно он занялся паштетом. Чугай покосился на Рощина, – тот равнодушно курил, подняв глаза к потолку. Нестор Иванович оскалил большие желтые зубы беззвучным смехом. «Так, понятно, сговор», – подумал Чугай. Стул под ним заскрипел. Помимо того, что надо было выполнить наказ главковерха – склонить Махно на совместные действия, – в первую голову против Екатеринослава, – Чугай имел все основания опасаться тяжелых организационных выводов в случае неудачного спора с этим анархистом, обглодавшим, наверное, не одну сотню толстенных книг. Не нравился ему и молчаливый деникинец, тоже – по морде видно – из интеллигентов. Что он из батькиного штаба, Чугай, конечно, не верил.

Он плотней надвинул шапочку на затылок.

– Я вам задам вопрос.

Леон Черный, – с набитым ртом:

– Пожалуйста.

– Товарищ Ленин сказал: через полгода в Красной Армии будет три миллиона человек. Можете вы, Леон Черный, мобилизовать в такой срок три миллиона анархистов?

– Уверен.

– Аппарат у вас имеется для этой цели, надо понять?

– Вот мой аппарат. – Леон Черный указал вилкой на Махно.

– Очень хорошо. Остановимся на этой личности. Вы, значит, снабжаете Нестора Ивановича оружием и огнеприпасами на три миллиона бойцов, само собой – амуницией, продовольствием, фуражом. Лошадей одних для такой армии понадобится полмиллиона голов. Это все имеется у вас, надо понимать?

Леон Черный отсунул от себя опустевшую жестянку. Лоб его собрался мелкими морщинами.

– Слушайте, матрос, цифрами меня не запугаете. За вашими цифрами – пустота, убогие попытки заштопать гнилыми нитками эту самую Россию, рвущуюся в клочья. Скрытый национализм! Три миллиона солдат в Красной Армии! Запугал! Мобилизуйте тридцать. Все равно подлинная, священная революция пройдет мимо ваших миллионов мужичков-собственников, декорированных красной звездой… Наша армия, – он стукнул кулачком, – это человечество, наши огнеприпасы – это священный гнев народов, которые больше не желают терпеть никаких государств, ни капитализма, ни диктатуры пролетариата… Солнце, земля и человек! И – в огромный костер все сочинения от Аристотеля до Маркса! Армия! Пятьсот тысяч лошадей! Ваша фантазия не поднимается выше фельдфебельских усов. Дарю их вам. Мы вооружим полтора миллиарда человек. Если у нас будут только зубы и ногти и камни под ногами, – мы опрокинем ваши армии, в груду развалин превратим цивилизации, все, все, за что вы судорожно цеплялись, матрос…

«Эге, старичок-то легкий», – подумал Чугай, следя, как Махно, вначале весь вытянувшийся от внимания, опускал плечи и румянец угасал на его впавших щеках: он переставал понимать, учитель отрывался от здравого смысла.

Тогда Чугай сказал:

– Второй вопрос вам, Леон Черный…

– Ну-те…

– Я так вас понял, что общая мобилизация у вас не подготовлена. Но всякому делу нужен запал: бомбе – капсуль, костру – спичка. На какой запал вы рассчитываете? Где эти ваши кадры? Батька Махно? (У Леона Черного забегали зрачки, – он искал подвоха.) Армия у него боевая, правильно, но процент анархистов не велик. Это не ваша армия.

Он покосился на Махно, – не лезет ли рука его в карман за шпалером, но он сидел спокойно. Леон Черный презрительно заулыбался:

– Наша беседа свелась к тому, что мне приходится вас учить азбуке, матрос..

– Очень желательно.

– Разбойничий мир – вот наш запал, вот наши кадры!.. Разбой – самое почетнейшее выражение народной жизни… Это надо знать! Разбойник – непримиримый враг всякой государственности, включая и ваш социализм, голубчик… В разбое – доказательство жизненности народа… Разбойник – непримиримый и неукротимый, разрушающий ради разрушения, – вот истинная народно-общественная стихия. Протрите глаза.

Махно во время этого страстного взрыва идей подошел на цыпочках к двери, приотворил ее, заглядывая в коридор, и опять вернулся к столу. Рощин теперь с любопытством приглядывался к фантастическому старичку, – не дурачит ли он?

– Я вижу – вы уже моргаете, матрос, вы поражены, ваши добродетели возмущены! – кричал Леон Черный. – Так знайте: мы сломали наши перья, мы выплеснули чернила из наших чернильниц, – пусть льется кровь! Время настало! Слово претворяется в дело. И кто в этот час не понимает глубокой необходимости разбоя как стихийного движения, кто не сочувствует ему, тот отброшен в лагерь врагов революции…

Махно, щурясь, стал кусать ногти. Рощин подумал: «Нет, старичок знает, что говорит». Чугай, навалясь на стол, поставил на него локоть и поднял палец, чтобы Леону Черному было на чем сосредоточиться.

– Третий вопрос. Хорошо, эти кадры вы мобилизовали. Дело свое они сделали… Разворочали… Заваруха эта должна когда-нибудь кончиться? Должна. Разбойники, по-нашему – бандиты, люди избаловавшиеся, работать они не могут. Работать он не будет, – зачем? – что легко лежит, – то и взял. Значит, как же тогда? Опять на них должен кто-то работать? Нет? Грабить, разорять – больше нечего. Значит, остается вам – загнать бандитов в овраги и кончить? Так, что ли? Ответьте мне на этот вопрос…

В комнате стало тихо, будто собеседники сосредоточили все внимание на поднятом пальце, загнутом ногте Чугая. Леон Черный поднялся, – маленький (когда сидел, казался выше), неумолимый, как философская мысль.

– Застрели его! – сказал он, повернувшись к Махно, и выбросил руку в сторону Чугая. – Застрели… Это провокатор…