Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам [litres]

– Что ты не спишь?

– Знаешь, я о чем, Иван, – если мы долго простоим на хуторе, – в конце концов можно сыграть «Разбойников» под открытым небом и даже просто в шинелях, не в этом суть…

– Ну, конечно, Дашенька.

– Так горячо у нас пошло – жалко, если они все растеряют…

– Правильно… Я завтра взгляну, – может быть, сарай какой-нибудь найдется… Спи, деточка…

Он опять вышел на улицу и глубоко вдохнул сырой ветер. После стольких лет тоски по счастью Иван Ильич никак не мог привыкнуть к тому, что оно было в двух шагах, в низенькой хате, на теплой печи, под овчинным тулупчиком…

«Не спит, в тревоге… И ведь ни словечка… Только обрадовалась, лапку протянула… Что за удивительная женщина!..»

То, что она отыскала его в темноте, и погладила, и прижала ладонь к его губам, так взволновало Ивана Ильича, что и на ветру лицо его пылало… Неужели он все-таки ошибается? «Нет, дорогой мой, эти глупости – прочь… Подруга – да, да, да… Верная – да, да, да… И на том будь счастлив…»

Он никогда не мог забыть тех темных вечеров в Петрограде, когда, прибегая с добытым пирожком, с конфеткой какой-нибудь для Дашеньки, он внушал ей только отвращение и ужас… Значит, в нем было такое и никуда оно не девалось. Но, боже мой, до чего он любил эту женщину, до чего желал ее!

Из темноты подошел Иван Гора, глубоко засунувший руки в карманы бекеши.

– А если они Сапожкова у нас перехватят?

– Очень возможно. Я на рассвете высылаю вторую разведку.

– Раньше, гораздо раньше надо было все это делать!.. – Иван Гора вытащил руку из кармана и постукал себя кулаком по лбу. – Не оправдал доверия, коммунист! Выдеремся из этой истории благополучно, – все равно не прощу себе… Я бы такого комиссара повел вон за тот амбарчик: прощай, товарищ!

– Иван Степанович, я в такой же мере виноват, если хочешь…

– Брось, брось. Ну – пойдем, давай закуривай…

Всю эту ночь Сергей Сергеевич Сапожков с пятью разведчиками-охотниками колесил по степи, в надежде обнаружить какие-либо признаки фронта. Но степь была глуха и непроглядна. Зажигали спичку и ориентировались по компасу. Некормленые лошади приустали, а та, на которой был навьючен пулемет, захромала и тянула повод. Сапожков приказал спешиться, разнуздать, отпустить подпруги. Из заседельных мешков достали пшеницы, насыпали в шапки, стали кормить лошадей, поставив их спиной к ветру.

– Товарищ командир, я нашел объяснение, почему мы не могли соприкоснуться с фронтом, – сказал Шарыгин, как всегда вдумчиво подбирая слова. – Фронт сконцентрировался… (Он озяб, губы у него плохо шевелились.) Мы подтянули фланги в район боя, и казаки сконцентрировались… Возможен такой факт?

– О казаки, казаки, лживые и коварные отродья крокодилов! Ад и тысячу дьяволов! – серьезно проговорил Латугин. Трое молодых красноармейцев (мобилизованные на казачьих хуторах) прыснули со смеху. Шарыгин сейчас же ответил:

– Не всегда шутка к месту, товарищ Латугин. Нахальство надо попридержать в серьезных делах.

Сапожков тихо:

– Будет, ребята, не ссориться.

Лошади позвякивали удилами, с хрустом жуя пшеницу. За спинами у разведчиков посвистывал ветер в дулах винтовок.

– Жри, не балуй, холера! – прикрикнул Латугин, когда лошадь, выдернув голову из шапки, начала ему кланяться.

Давеча, на хуторе, у колодца, где собрались красноармейцы, Сергей Сергеевич Сапожков крикнул охотников в разведку, и первым подошел к нему Шарыгин: «Я иду с вами», причем не удержался, добавил, волнуясь: «Не подумайте, товарищ командир, я не из лихачества выскакиваю, но, как комсомолец, сознательно, так сказать…»

Латугин, который привел к колодцу артиллерийскую упряжку и смеялся с красноармейцами, услышал это, увидал красное, возбужденное лицо Шарыгина… «Ах, черт курносый, – подумал, – нет, врешь, не обскачешь…» И, подернув плечами, подошел к Сапожкову:

– Не лишний буду у вас, Сергей Сергеевич? А то – сбегаю на батарею, отпрошусь.

Всю дорогу он цеплялся к Шарыгину и смешил красноармейцев. Сейчас его обозвали нахалом, и командир сделал замечание. Так! Латугин высыпал из шапки в горсть остатки зерна, бросил их в рот.

– Языка надо добыть, что ж без толку по степи кружиться… Тогда будем знать – где фронт сконцентрировался…

– Правильно, – подтвердил Шарыгин, – дельное предложение.

– Ну, товарищи, по коням!

Сапожков надел шапку, взнуздал лошадь, кряхтя, подтянул подпруги и вскочил в седло. Перед рассветом стало подмораживать, и ночь была уже не так темна. Предутренний зеленоватый свет обозначил мутные края облаков. Ребята, нахохлившись, трусили рысцой.

– Стой! Вон они! – Латугин, роняя шапку, через голову потащил карабин. – Шестеро… семеро! – В зеленоватой мути только его морские глаза могли увидать что-то совсем неразличимое… – Да нет же, черт, – шипел он съехавшимся разведчикам. – Не туда глядишь, вон они – чуть брезжут…

Пока торопливо развьючивали пулемет, послышался топот лошадей и обозначились преувеличенные, неясные очертания всадников.

– Снохачи, клади оружие, сдавайся! – диким голосом закричал Латугин.

Не по-кавалерийски ударил лошадь дулом карабина и поскакал, и, догоняя его, поскакал вслед Шарыгин. «Назад, назад!» – надрывался Сапожков. Приостановившиеся было казаки, – видимо, тоже разведчики, – повернули коней и стали уходить. Латугин с седла выстрелил несколько раз; под одним, скакавшим позади (остальные уже едва были видны), лошадь кинулась вбок и повалилась. Латугин и Шарыгин завертелись вокруг соскочившего человека. «Давай сюда, товарищи!» – звал Латугин, возясь с ним около упавшей лошади. Когда к нему подбежали, он уже сидел верхом на казаке и крутил ему руки. «Небольшой, а какой здоровый дядька…» Казак лежал ничком, щекой в снегу, и хрипел, морщинисто зажмурив глаза.

Ему приказали встать, толкали его, перевернули на спину. Казак начал ругаться забористо, сложно, так, будто нарывался, чтобы его скорее прикончили. Сапожков, побледнев, ударил его ножнами шашки: «Встань!» Казак, приподняв голову, дико взглянул на него, встал, пошатываясь. Был он невелик ростом, покатый в плечах, с широкой, как сияние, бородой, забитой снегом.

– Типун тебе на язык, матершинник, куродав! – закричал на него Сапожков. – Перед тобой командир полка, отвечай на мои вопросы.

Казак потянул за спиной скрученные ремнем руки. Круглыми желтыми глазами, поворачивая бороду, глядел на стоящих перед ним. Вдруг облизнул губы.

– Я тебя знаю, – сказал он одному из красноармейцев, румяному и смешливому, – ты Куркина родной племянник, не стыдно тебе?

– Тю! И я тебя знаю, Яков Васильевич…

– Яков Васильевич, здравствуй, желанный, – сказал Латугин, и смешливый красноармеец опять прыснул. – Чудо бородатое, мы-то вас всю ночь ищем. Какого полка? В составе какого корпуса?