Сергей Снегов - Инженер Игнатов в масштабе один к одному

— Железнодорожники поступили опрометчиво. Кто же посылает снегоочиститель» в бурю? Подождали бы, пока кончится пурга.

Симонов испытующе и тревожно поглядел на Игнатова.

— Слушай, Василий, ты в самом деле пойдешь? Сейчас только помешанные высовывают нос наружу. Я за — все блага мира не сдвинусь с места.

— Благодарю за комплимент. Тебе незачем оправдываться. Ты никогда с ума не сойдешь. И знаешь почему? Не с чего сходить.

— Я серьезно, Василий.

— И я серьезно. Папаша, как там мои вещицы?

— Подсохли, — ответил проводник и нерешительно добавил: — Остались бы, в такую погоду заплутать — плевое дело.

— Нет, папаша, мне плутать не годится. Иду на ответственное совещание. Опоздаю — влепят выговор на всю жизнь.

— Конечно, ежели дело служебное, — пробормотал проводник, подавая шубу.

— Я с детства вытвердил, что законы пишутся не для дураков, но про дураков, и с тех пор ежечасно в том убеждаюсь, — заметил Симонов на прощанье. — Выпей хоть стопочку для храбрости.

— Ни в коем случае. Сейчас стопочка — яд.

Теперь дорога определялась проще. На подходе к Ленинску было много разъездов, домики смотрителей, метеорологические службы. В тумане порой тускло светили окна, станционные фонари. Попадались заброшенные на боковушки или просто поставленные в тундре вагоны, превращенные в жилье.

Пройдя населенный пункт Надежный, расположенный в семи километрах от Ленинска, Игнатов наткнулся на закутанного до глаз человека, плутавшего у дороги и что-то кричавшего себе в шарф.

— Чего стоишь на пурге? — прокричал Игнатов, пробираясь к нему и хватая за рукав.

Человек, обрадованный, повернулся спиной к ветру и сдвинул шарф.

— На минуту вышел и заблудился! — крикнул он.

Игнатов засмеялся, но не услышал своего смеха.

— Помоги дорогу найти, — прокричал человек, снова отворачиваясь от ветра. — Где дом?

— Дом твой позади. Ты топаешь прямехонько в тундру.

— Сделай одолжение, проводи, одному до дома не дойти.

Укрывшись в сени своего дома, человек стал приглашать Игнатова зайти в комнату.

— У меня чай горячий, еды полно, — убеждал он. Ну, зайди на полчасика, отдохни.

— Не могу, нет времени, — отговаривался Игнатов.

— Ну, только чайку, с женой поболтаешь, расскажешь, как меня нашел.

— Нельзя. Чай недавно пил. Прощай, друг.

— Прощай, чудак.

На разъезде Малый Медвежий Ручей, в трех километрах от Ленинска, Игнатову самому пришлось проситься в помещение.

С лицом, полностью заросшим льдом, он три раза стучал в дверь, прежде чем его услыхали. В сторожке у телефона сидела женщина, лениво переругиваясь с диспетчером из Ленинска, требовавшим сводку о занесенности пути; у стола возились с репродуктором двое мужчин. У Игнатова были отморожены щека и подбородок, пришлось выйти в сени и оттираться.

Шуба, рукавицы, шарф, шапка были повешены для просушки у печки, а сам он, обессиленный и разбитый, растянулся на скамье. Мужчины вновь принялись щупать и переворачивать репродуктор, а женщина оставила позванивавший тихими звонками телефон и глядела на Игнатова добрыми темными глазами.

Игнатов лежа снимал с ресниц и бровей цепко намерзший на них лед.

— Хуже всего, что глаза зарастают льдом, через час буквально перестаешь что-либо видеть, — пожаловался Игнатов, бросая лед на пол. — Очень трудно идти вслепую.

— Далеко идете? — спросила женщина мягким певучим голосом, не совсем правильно выговаривая русские слова: кто-то из ее родителей был ненцем или якутом, оттого и были темные глаза, мягкий голос, широкие скулы.

Игнатов заметил, что она с любопытством смотрит на его насквозь прошпигованные снегом валенки — он постеснялся их снять.

— В Ленинск. Восемнадцать километров прошел, остались пустяки.

— Восемнадцать километров? — в ее голосе было недоверие.

— Я отдыхал в пути, — пояснил Игнатов.

Мужчины на минуту бросили свое занятие и, разинув роты, смотрели на Игнатова, потом подмигнули друг другу и вернулись к репродуктору.

Видно было, что ни они, ни женщина не верят Игнатову.

Он чувствовал себя совсем скверно. Ледяные валенки плохо оттаивали на ногах, от них исходил пронзительно сырой холодок; ноги, лишенные прежнего согревающего движения, замерзали, а не нагревались; все мускулы болели, кости ныли, мутная усталость кружила голову.

Если бы они поразились, стали возражать или расспрашивать, — ему было бы легче. Он знал, что совершил незаурядный поступок, а эти люди не считали нужным даже посочувствовать.

— Как там, у гор, тоже метет? — спросила женщина равнодушно, и было ясно, что ответ ее не интересует: буря бушевала по всему северу материка, метеосводки предсказывали приближение циклона еще позавчера.

— Везде один черт, — сдержанно ответил Игнатов и обратился к мужчинам: — Чего вы там мудрите, ребята?

— У нас радиоточка, — пояснил один. — Сегодня Ленинск передает хороший концерт, а репродуктор испортился.

— Дай-ка мне, — сказал Игнатов, отстраняя его.

Он осмотрел репродуктор. Катушка была в порядке, игла стояла на месте, контакты держались.

— Повреждение не здесь, — сказал Игнатов. — Куда идет линия?

— На крышу.

— Значит, на крыше обрыв.

Мужчины растерянно смотрели один на другого.

— Давайте проверим, — предложил Игнатов. — На крышу есть лаз?

— Снаружи надо лезть, — неохотно сказал один.

— Полезем снаружи.

— Что ты, милок! Да там пурга!

— Зажги фонарь и посвети мне. А ты, друг, дай свою телогрейку и рукавицы.

На крышу вела деревянная лестница. Подъем сначала не удался: спутник Игнатова не сумел справиться с ветром, дувшим прямо в лицо, и, задыхаясь, свалился в снег. Игнатов забрал у него фонарь и полез вперед. На крыше было еще труднее держаться, чем на лестнице. Игнатов приказал поддерживать его, пока он будет возиться.

Провод был оборван у самой крыши, и его свободный конец метался на ветру.

Игнатов три раза промахнулся, прежде чем сумел поймать конец. Он сделал скрутку, и за ту минуту, что руки были без рукавиц, пальцы пронзила боль, всегда сопровождающая неожиданное и быстрое обмораживание.

В сторожке их встретили радостные крики оставшихся и пронзительные голоса хора — репродуктор работал на полную мощность.

— Пурга, какой еще не бывало, — сообщил спутник Игнатова. — Ну, думали, не доберемся обратно в дом.

— Говори за себя, — поправил Игнатов, становясь возле печки. — Мы с твоей пургой старые приятели — ни я ей ничего, ни она мне.

— И неужели вы так все восемнадцать километров пробирались? — восторженно спросила женщина, словно теперь только поняв, что Игнатьев прошел этот путь.

— А что было делать? Надо! — ответил Игнатов.

Когда одежда просохла, Игнатов стал одеваться.