Абдурахман Абсалямов - Орлята

В одном месте лед уже треснул, проступила вода. Юноши обошли полынью.

— Я ни на кого не обижаюсь, Хафиз. Все вы были правы… — продолжал Галим, устремив вдаль взволнованный взгляд.

— Пойдем побыстрее, Галим, уже поздно.

Но Галим не торопился — невесело рассказывать родителям о выговоре.

— Я еще похожу, Хафиз, а ты иди.

Но Хафиз не мог оставить друга одного. Они долго еще кружили по Кабану, пока окончательно не продрогли, и только тогда разошлись по домам.

На другой день Мунира через Лялю передала записку Галиму, прося его помочь ей по математике.

В тот же вечер, не дожидаясь ужина, он помчался к Мунире.

В отсветах электрических огней голубел на озере снег. Северный ветер с присвистом гнал по Кабану по земку, и Галим поднял воротник. Но это, пожалуй, последние морозы. «Во второй половине марта уже воробьи купаются» [10] Татарская пословица , — сказала сегодня ему мать.

Еще издали он увидел свет в окне Муниры. Дома, занимается.

Во дворе его обогнал какой-то долговязый человек и, остановившись у крыльца Ильдарских, дернул звонок. Галим, узнав Кашифа, задержался в тени сараев. Через минуту дверь открылась, и Кашиф прошел наверх.

Галим выскочил на улицу. В окне за тонкой занавеской он увидел силуэт Муниры, она держала книгу в руке. Потом силуэт пропал: наверно, пошла встречать Кашифа…

«Пусть тогда с этим жирафом и решает задачки…» — зло скривил губы Галим.

— Можно?

Мунира, ожидавшая Галима, удивленно посмотрела на Кашифа.

— Ах, это ты, Кашиф?.. — протянула она разочарованно и досадливо прикусила губу.

Кашиф расфрантился, от него сильно пахло духами, из нагрудного кармана торчал шелковый платок.

— Присаживайся, — нехотя предложила Мунира.

— Сегодня у тебя настроение, кажется, получше. Выздоравливаешь?

— Да… А ты, кажется, с работы пораньше сегодня ушел?

— Работа, не медведь, в лес не убежит. Надо же и для себя пожить когда-нибудь!

— Что-о? — протянула Мунира.

В ее голосе было что-то такое, отчего Кашиф не посмел повторить своих слов и рассмеялся, стараясь обратить все в шутку. Чтобы скрыть свое смущение, он, положив ногу на ногу, принялся медленно раскуривать папиросу. Потом с подчеркнуто независимым видом глубоко затянулся раз-другой и, выпустив длинную струю дыма, произнес тоном многоопытного человека:

— Девушки как апрельский день: то солнышко, то дождь, — И, довольный собственной находчивостью, самоуверенно посмотрел на Муниру.

— И когда только ты станешь серьезным человеком, Кашиф! — сердито сказала Мунира.

Он попытался отшутиться, а потом перешел на наставительный тон:

— Да в тебе все еще дурная романтика говорит. Ты готова поднимать па высоту всяких сумасбродов, прыгающих очертя голову в пропасть, и совсем не ценишь людей умных, рассудительных…

Но, заметив, как гнево задрожали у девушки ноздри, умолк.

— Да, мне больше по душе смелые ребята, чем холодные, расчетливые эгоисты, — отрезала Мунира.

Кашиф вскочил.

— Да, да, — и Мунира с нескрываемой неприязнью посмотрела на него, — Ко мне сейчас должны прийти товарищи заниматься. Ты нам будешь только мешать.

И Кашифу ничего не оставалось, как попрощаться.

…Галим долго бродил по безлюдным улицам, не в силах разделаться с чувством обиды: ведь дрянной человек, а ходит к Мунире как в свой дом. Галим не терпел Кашифа Шамгунова еще с детских лет. Как-то Кашиф со своим отцом, земляком и сослуживцем отца Галима — Султаном-абзы, пришел в гости к Урмановым. Пока взрослые пили чай и разговаривали, мальчики вышли во двор. Галим хотел показать своих голубей. Он проворно взобрался по лестнице на крышу сарая.

— Залезай, — позвал он Кашифа, но тот подошел к соседской девочке, которая подкидывала в сторонке ярко раскрашенный мячик.

— Давай вдвоем играть, — предложил Кашиф.

Девочка согласилась. Среди игры девочку позвала мать, и она убежала, забыв о мячике. Кашиф быстро нагнулся, будто за камнем, которым он потом запустил в ворота, и положил мяч в карман. Это заметил Галим, неотрывно следивший с крыши за «долговязым», ожидая, когда же тот заинтересуется его голубями.

Кашиф, посвистывая, запрыгал к воротам. Вскоре вернулась девочка и, не найдя мяча, принялась плакать. Прибежал Кашиф, и как ни в чем не бывало спросил, чего она хнычет. Девочка сказала.

— Сейчас собака пробежала, — не моргнув, соврал Кашиф. — Наверно, она и утащила мяч.

— Это наш Акбай, он у нас все таскает. И цыплят у бабушки потаскал. Пойдем поищем его.

Кашиф взял девочку за руку и побежал с ней в другой конец двора.

Галим кубарем слетел с крыши и, подступив к Кашифу, потребовал:

— Отдай сейчас же мяч Сании. Он у тебя в кармане.

— Не ври! — оттолкнул Кашиф Галима, благо был почти вдвое выше его.

Галим разбежался, чтобы ударить его головой в живот, но вышла мать, и все сорвалось. Она защитила гостя, а Галиму пригрозила ремнем.

Одиноко шагая по притихшему городу, он вспомнил этот давний случай с прежним чувством горячего возмущения. «Украл чужое да еще прикинулся добреньким…»

Давно уже Кашиф окончил среднюю школу, потом какие-то курсы и теперь работал счетоводом. Пути их разошлись. Но всякий раз, когда им приходилось встречаться, перед глазами Галима возникала заплаканная девочка и ее яркий, разноцветный мячик.

Одному оставаться со своими невеселыми мыслями Галиму было в тягость. Домой идти тоже не хотелось, — начнутся расспросы, почему опять в дурном настроении. «Пожалуй, проведаю Ильяса Акбулатова, совсем я отбился от него, заодно и задачи порешаем». И Галим, предвкушая приятную встречу, быстрее зашагал вперед. От души сразу отлегло, и обида на Муниру показалась мелкой, ненужной, как не нужна свеча при солнечном свете.

Галим застал Ильяса на кухне за домашними хлопотами. Засучив рукава белой, перекрещенной помочами рубахи, — Акбулатов готовил себе какую-то еду. Встретил он Галима радушно. Пропуская товарища впереди себя в комнату, Ильяс заговорил о том, что его так занимало последнее время:

— Правильно народ говорит, я на опыте убедился, что если по-настоящему захотеть, то даже из слепого глаза слезы польются. Знаешь, одолел-таки две задачки, — он простодушно улыбнулся, — а вот третьей мои резцы что-то не берут. Видимо, сталь высшей марки.

— Ничего, попробуем вдвоем, — подбодрил его Галим.

— Минуточку, — сказал Ильяс и, взяв самовар, быстро направился на кухню.

— Если из-за меня, не возись, пожалуйста. Я не буду ни пить, ни есть, — сказал Галим.

Ильяс, любивший посидеть за самоваром, скороговоркой обронил:

— Чай — согревающий напиток, он проясняет мозги, дружок, — и скрылся за дверью.

Все в Ильясе привлекало Галима — мужественная осанка, открытое волевое лицо, ненасытная любознательность, светящаяся в живых голубых глазах. Галим давно слышал от отца об этом выдающемся самородке завода «Серп и молот». Познакомились они всего около года назад в доме Урмановых. С первый встречи Гали ма поразила одна черта в характере Ильяса. Хотя Ильяс был значительно старше Галима — уже отслужил положенное время в пограничных войсках и теперь работал слесарем по седьмому разряду в механическом цехе под началом Рахима-абзы, — он запросто поделился с ним, еще школьником: «Не пришлось кончить в свое время университета. — И весело добавил — Туго даются мне математика и черчение».