Абдурахман Абсалямов - Орлята

Ляля бросила полушубок на нары. Спокойная выдержка подруги заставила подтянуться и Лялю, — она-то ведь знала, как дорог этой скромной, неговорливой, но глубоко чувствующей девушке разведчик Грач. И Ляля нашла в себе силы улыбнуться, правда, одними губами.

— Когда-то в школе ребята прозвали меня «дочерью ветра», теперь Шагиев — «лесной девушкой». Что больше подходит мне теперь, сама не знаю, — задумчиво сказала она.

— И то и другое хорошо. Ты бываешь такая разная, Ляля.

Ефрейтор Шагиев из первой роты был лучшим гармонистом в батальоне, а пожалуй, и в полку. Особенно удавались ему народные песни, русские и татарские.

С Шагиевым Ляля подружилась еще в военном лагере. Шло комсомольское собрание. Они сидели у жарко пылающего костра и принимали в комсомол молодого бойца. Это необычное, первое в армии комсомольское собрание запомнилось Ляле надолго. Положив на колени полевую сумку, она писала протокол. Чтобы было светлее, она придвинулась ближе к костру. А когда кончилось собрание, к костру подсел веселый боец с гармонью и заиграл плясовую. Ребята уже знали, что Ляля пришла в армию прямо из балетной школы, и не отставали с просьбами, пока она не исполнила свой первый солдатский танец. Гармонист этот был Шагиев. С тех пор и пошла у них дружба. Оба стали участниками полкового самодеятельного кружка.

— Я принесла из медсанбата «В последний час», — сказала Валя. — Хочешь почитать?

— Еще спрашивает, — подбежала к подруге Ляля, — Давай скорей! Взяты Великие Луки? Ой, как хорошо! Крепко дают фашистам. Чует мое сердце, двинемся скоро и мы.

— Обязательно, — подхватила Валя, — Знаешь, какие силы на нашем участке!.. Я шла лесом — полным-полно новых частей. А танков, орудий!..

Вдруг обстрел прекратился, и в землянке сразу стало гак тихо, что даже слышно было, как что-то с бульканьем кипело на печурке.

— Да, вот что. Какую песню там они пели! У нас такой не слыхать было.

И Валя запела:

— Постой, постой… так, значит, они из Заполярья?

— Н-не знаю, — сказала Валя. — Но, пожалуй, ты права. Я видела в их хозвзводе оленей.

— Ну ясно, из Заполярья! Валя, какую радостную весточку ты мне принесла! — совсем ожила не любившая долго унывать девушка и, взяв полотенце, пританцовывая, выскользнула из землянки. — Эх и погодка же сегодня! — воскликнула она, вернувшись в землянку разрумяненная от снега, который зимой частенько заменял им воду, — Валя, сходим к полярникам? Прошу тебя… Помнишь, когда я получила последнее письмо от моей подружки Муниры, я рассказывала тебе о Галиме Урманове…

— Это тот, что на подводной лодке плавал? Моряк?

— Да. Теперь он разведчик. Так вот, может, его часть тоже сюда перебросили…

Вскоре они шагали по узкой лесной тропинке.

Чем дальше уходили девушки от своих землянок, тем гуще и сумрачнее становился лес. Снег белыми шапками разукрасил лапчатые ветви елей. Кругом царило безмолвие. Казалось, на несколько десятков километров вокруг нет ни одной живой души. Но безмолвие леса фронтовой полосы обманчиво. Проходит минута, две, три, пять, десять — и вдруг артиллерийский залп. Мечется с ветки на ветку всполошенная белка, пугаясь даже осыпающегося снега.

Откуда-то из чащи ельника донеслось урчание мотора, над вершинами тесно перепутавшихся ветвями елок заструился тоненький дымок.

— Вон там они пели, в лощинке, — показала Валя чуть вперед и вправо.

Оттуда навстречу девушкам двинулись двое лыжников с катушками за спиной. У одного из них был даже несколько франтоватый вид благодаря новенькому, еще сохранившему свой белый цвет полушубку и чуть сдвинутой набекрень шапке; у другого полушубок успел приобрести устойчивый серовато-шоколадный тон. Оба были очень молоды, но носили усы, как видно для солидности.

— Привет волховчанкам! — крикнул тот, что был пофрантоватей.

— Здравствуйте, — ответила Ляля. — Вы из Заполярья?

Лыжники переглянулись.

— Жора, ты, случайно, не был в папанинской экспедиции? — сострил тот, что был в светлом полушубке, и первый рассмеялся своей шутке. Из-под усов его блеснули белые зубы.

— А вам, девушки, зачем обязательно полярники нужны? — спросил второй связист.

— Мы ищем одного товарища…

— Товарища? Посмотрите лучше: может, это я и есть? — продолжал острить первый.

— Нет. Вы рыжий, а тот — брюнет, — отрезала Ляля.

— Прямое попадание! Сдавайся, Гриша, — расхохотался Жора.

Но Гриша не унимался.

— Что с вашей рукой, дорогая? Ошпарили кипятком, когда варили кашу? — перебросил он огонь своего остроумия на Валю.

— Идем! Не только у нас, но и в Заполярье, оказывается, есть связисты-пустомели, — взяла под руку Ляля подругу.

— Совсем убила, Гриша! — покатывался смешливый Жора.

Девушки быстро удалялись. Связист крикнул им вслед уже серьезно:

— Эй, стойте! Как фамилия того, кого вы ищете? Может быть, мы знаем. Нельзя же уходить с обидой.

Но оскорбленная за подругу Ляля даже виду не показала, что слышит их.

Долго искали девушки разведчиков. По никто им не мог сказать, где они стоят. Одни отговаривались тем, что только что приехали и ничего еще не знают, другие сами засыпали девушек вопросами.

Проходя мимо землянки, около которой было особенно чисто, Ляля обратила внимание на «боевой листок», прикрепленный хлебным мякишем к стволу высоченной сосны. Она остановилась, чтобы внимательно прочесть его, но и там не обнаружила следов Галима.

— Ой, я совсем закоченела, — взмолилась потерявшая терпение Валя.

— В такой денек не мудрено и замерзнуть, — раздался позади необыкновенно громкий, рокочущий бас.

Девушки вздрогнули и разом обернулись. У входа в землянку стоял боец богатырского сложения. Ляля, приходившаяся ему чуть ли не по пояс, должна была совсем запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Она вспомнила письмо Галима, в котором он рассказывал о своем друге Верещагине. Со свойственной ей непосредственностью она спросила в упор:

— Вы, кажется, друг Урманова?

Мягко улыбнувшись, богатырь ответил:

— К сожалению, не знаю такого. Но если бы знал, непременно стал бы его другом.

Большие черные глаза Ляли встретились с глазами говорящего. Нет, в них не было и следа насмешки, они смотрели даже сочувственно.

— Пожалуйте в землянку… погреетесь.

— Спасибо, у нас нет времени.

— Ну прямо Илья Муромец, — произнесла Валя, когда они отошли на порядочное расстояние. — А глаза добрые-добрые.

Когда девушки вернулись в землянку, Ширяев уже возился там с котелками; Грач жадно курил, пуская дым в открытую дверцу печки. Не скрывая своей радости, Ляля по очереди обняла обоих.