Юрий Каменский - У красных ворот

На столе красовался натюрморт из яблок, персиков, винограда, тщательно отобранных и купленных на базаре Викой.

— Попробуем дары юга — предлагала она.

Дары поглощались, потом они снова шли к морю, а вечером в летний кинотеатр или концертный зал, а то просто гуляли по набережной. На танцы не ходили: Сергей танцевал плохо, стеснялся.

— Роскошная у нас с тобой жизнь, — говорила Вика, — подольше бы.

Ездили на экскурсии по древнему и всегда удивительному Крыму.

Однажды они были в Музее Грина в Феодосии, а потом в его домике в Старом Крыму.

Сергей любил Грина. Он тихо ходил по домику, незаметно для экскурсовода притрагивался к предметам; думал, как вещи, их сочетание в пространстве этих побеленных комнаток отражают душу человека, которому они принадлежали.

Вике было любопытно, но и только, и, когда они вышли из домика, она спросила мужа:

— Почему ты такой молчаливый?

— Я побывал у Грина. Тебя разве ничто не тронуло?

— А что именно?

— Ну атмосфера его жилья?

— Домик как домик. Увидела, где жил писатель Грин. Что больше? Приеду и расскажу: была в Севастополе, Ялте, Бахчисарае и в этом месте.

— Ты его не читала?

— Нет.

— Поэтому так говоришь.

— Всех невозможно прочесть, — в голосе Вики появились нотки раздражения.

— Но Грин — это не все, он — один из небольшого ряда исключительных писателей, — продолжал Сергей, не обращая внимания на ее реакцию.

— Я не собираюсь, как ты, стать журналисткой, — сказала она, накаляясь.

— При чем здесь это — журналист не журналист. Не обижайся, пожалуйста, просто, на мой взгляд, прочтение Грина входит в минимум, необходимый среднекультурному человеку.

— Вот и женился бы на Соньке! — окончательно вспылила Вика.

— Ну зачем так! Я люблю не ее, а тебя, — сказал он искренне.

Обезаруженная признанием, Вика промолчала, а потом довольно спокойно сказала:

— Я просто воспитана по-другому. Я не очень-то много читала.

— Вика, слушай, это можно наверстать.

Потом они сели в экскурсионный автобус. Он повозил их по Старому Крыму вдоль белостенных домиков под красной черепицей. Малолюдье и тишина городка умиротворяли. Молодожены, забыв про ссору, сидели обнявшись. Автобус выбрался на Симферопольское шоссе и повез их в Феодосию.

С помощью пятнадцатилетнего Левы, похожего на отца, а ростом уже выше его на полголовы, Сергей познакомился с местами, где бывал Придорожный в городе.

На Карантине — окраине Феодосии в верхней части города — Лева сказал Сергею:

— Вы знаете, говорят, что здесь в основном ничего не изменилось. Как было до революции, так и осталось.

Сергей с Левой ходили по кривым и крутым улочкам, плохо, а то и вовсе не мощенным, с одноэтажными приземистыми домиками под красной черепицей, побеленными, порой крашенными светло-голубой краской, иногда со ставнями на маленьких окнах, как бы смотрящих исподлобья. Заходили в тесные дворики с металлическими умывальниками, прибитыми к забору над эмалированными тазами или оцинкованными корытами; в иных двориках рос виноград; снова выходили на улицы с редкими фонарями, нечастыми прохожими. Кое-где паслись куры, попадались бездомные собаки.

На одной из улиц Лева подвел Сергея к домику с мемориальной доской на стене. Сергей узнал, что здесь в революционные годы была конспиративная квартира подпольного ревкома.

— Сюда приходил ваш дедушка, — сказал Лева.

— Да, Лева, приходил он сюда, — откликнулся Сергей. — Ведь ему тогда было примерно столько, сколько мне сейчас.

И Сергей представил себе, как в темную ночь пробирался Придорожный к этому дому. Стояла, наверное, первозданная тишина, мерцали в черноте неба звезды, и он, единственный, шел по этой улочке, были слышны его осторожные шаги, потом Придорожный тихонько условным стуком в окно давал знать о себе. Еще немного, и скрипела калитка, кто-то невидимый открывал ее, и Придорожный исчезал за ней.

Голос Левы возвратил Сергея в сегодняшний день:

— Пойдемте к башне Климента.

Сергей и Лева были у башни Климента, где стоял Придорожный днем перед своим арестом, разыскали место, где помещался ФЛАК, побродили возле Генуэзской башни: там когда-то стояло деревянное здание — местный театр, а в нем блистала Елена Степовая. Прошли примерно тот путь, который Придорожный совершал из тюрьмы в контрразведку… «Что испытывал он, — подумал Сергей, — ожидая в любой момент экзекуции? Наверное, все же страх. Но важно, что дедушка его побеждал. А смог бы я, как он, выстоять?» Вопрос впился в Сергея и этакой занозой засел в нем, беспокоил. Ему хотелось предельно честно ответить самому себе. Понимал: для этого надо вообразить себя в обстоятельствах, в которых оказался Придорожный. Но Сергей так и не смог разобраться в себе.

Здесь, в Феодосии, былое деда встало зримо, весомо перед глазами внука. Тот как бы побывал в дедовском прошлом.

В один из последних дней августа Сергей и Вика стояли с вещами на платформе вокзала. Они уезжали домой, их провожало все семейство Свирских. Вика в левой руке держала подарок — букет роз.

— Кончились золотые денечки, — сказала с грустной улыбкой Вика. — Спасибо вам.

— Да, спасибо! Ждем вас в Москве, друзья, — присоединился Сергей. — Там, Лева, я тебя буду водить по городу.

— Обязательно приеду, — откликнулся мальчик.

— Приезжайте еще, молодые люди, — пригласила жена Свирского, невысокая полная женщина. — Приезжайте.

— Большой привет от всех нас бабушке, маме, папе, — сказал Михаил Ефимович. — До отхода — пять минут. Вам лучше занять места.

Стали прощаться. Сергей и Вика поднялись в тамбур.

— До встречи! — крикнул Сергей.

Поезд тронулся, стали медленно уходить назад море, пляж с купающимися. Они стояли у окна и махали оставшимся на перроне.

— Прощай, Феодосия, — сказала Вика.

— Лучше до свидания, — поправил ее Сергей.

Она молча пожала плечами.

Вскоре после возвращения в Москву Вика переехала к Сергею.

— Сережа, — сказала Любовь Ионовна, — поговори с Викой о питании. Как вам удобнее, с нами или отдельно?

— Мне лучше вместе, но вот Вике… Хорошо, узнаю.

Он спросил у жены.

— Не знаю, Сережа, — ответила Вика. У нее на лице были разочарование и скука. — Наверное, неудобно отдельно.

— Ты чем-то недовольна?

— Тебе хорошо — ты дома. А я лишний раз стесняюсь из комнаты выйти, должна, как собака на привязи, в своей будке сидеть. Что за жизнь? Я привыкла дома чувствовать себя как дома, у себя на Остужева. Ходишь по квартире в чем хочешь. Распоряжаешься всем, как тебе нужно. Знаешь: это — твое. А тут? Думаешь, что скажут Любовь Ионовна, Федор Тарасович или бабушка, если поступлю по-своему.

— Вика, ну как же? Ты напрасно так себя чувствуешь. Пойми, к тебе все относятся очень хорошо. Ты привыкнешь скоро. Вот увидишь. Знаешь, бабушка говорит, что ты красивая.