Эмиль Офин - Полька – тройка

– Еще, еще читай…

– Да-да, – поддержали другие, а небритый заметил – Угодила нашей стряпухе.

Девушка сняла мокрую косынку, встряхнула головой, и над костром полыхнули ее волосы, будто огонь поджег сноп соломы. Так – с косынкой в одной руке, с куском пирога в другой – она продолжала читать стихи. Отодвинулся куда-то и затих надоедливый шорох дождя.

И ты лицо подставил ветру,

Ты, кто проехал полстраны…

Чтоб стать хозяином вот этой,

Как будто спящей, целины.

Твоей земли, которой снится

Глухая тракторная дрожь,

И то, как ты в зерно пшеницы

По локоть руки окунешь…

– Еще! Еще читай, девушка!

– Да цыц вы! – вмешалась повариха. – Дайте человеку поесть. – Она отобрала у девушки косынку и стала сушить ее над костром.

Девушка через силу жевала пирог. Глаза у нее слипались.

– Слушай ты, давай я тебя поспать устрою. Да не упирайся, я ж тебе в батьки гожусь. – Агент отпер фургон и помог девушке забраться на мягкие тюки. Она мгновенно уснула, скорчившись и сунув голову под мышку, как котенок. Агент хотел было запереть замок, но передумал – махнул рукой и вернулся к костру.

Дождь поредел. Горько запахло бурьяном, где-то над Иртышом под рваным краем тучи блеснула утренняя звезда.

Повариха рассматривала у огня свои руки.

– И правда, окуньком попахивают. Ишь ты, все подметила,

– Талант, – раздумчиво сказал агент. Шофер легонько толкнул его под бок.

– За штуку полотна боялся. Эх, Василь Семёныч… Агент смущенно промолчал.

На рассвете дождь прекратился совсем. Солнце вскарабкалось на дальний курган и отразилось в притихшей речушке.

Тракторист, вспенивая воду гусеницами, осторожно провел машину бродом. Следом прошла полуторка.

– Поедем к нам в "Авангард", – сказал вдруг шофер девушке. Он стоял высокий, ладный, в небрежно брошенной на плечи кожанке и в сдвинутой набекрень фуражке с капустой.

– Нет, к нам в "Зарю"! – крикнула с прицепа повариха.

За ручьем широкий степной проселок ложился до горизонта, а слева, убегая в травы, вилась узенькая тропка.

– Куда она ведет? – спросила девушка, поправляя заплечный мешок.

– Туда не ходи, – поспешно остерег агент. – Там совхоз вовсе новый. У них и палаток-то не вдоволь, а про снабжение и говорить не приходится.

Девушка уже ступила на тропку и шла по пояс в сверкающей траве. Вот легко присела, сорвала какой-то цветок и помахала им на прощанье.

Запыленные вагоны лязгнули буферами, нетерпеливо подталкивая друг друга, словно не хотели останавливаться на пустынном разъезде; паровоз отфыркнулся и, вздыхая, уволок состав дальше в предрассветную муть. На разъезде остались Павел и его выгруженный из багажного вагона велосипед. Велосипед лежал между путями. Одно его колесо медленно вертелось.

Подошел дядька с фонарем в руке.

– Здорово, парень.

– Здравствуйте.

– Слушай… Знаешь что, зайдем ко мне. Чаю выпьем.

– Спасибо…

– Поставь велосипед к столбу. Здесь до вечера ни один поезд не остановится, разве что кондуктор сбросит газету. А так – не с кем словом перекинуться, пока уборочная не начнется.

– А скоро она начнется?

– А вот как студенты понаедут. Может, завтра, а может, через неделю. Тогда весело будет, эшелоны пойдут с элеватора.

От главного железнодорожного пути за одиноко торчащим семафором широкой дугой отходила в степь ветка, ее рельсы поблескивали, упираясь в светлеющий горизонт. На краю песчаного откоса стоял вагон без колес, из трубы тянулся дымок. Пахло мазутом и варевом.

– Я здесь и начальник, и стрелочник, и обходчик, – сказал дядька. – А ты кто?

– Я?… Я работать сюда приехал. Дядька огляделся.

– Машины из совхоза к поезду не прислали, стало быть, тебе на элеватор. Больше здесь некуда. Ну, это недалеко, успеешь. Заходи.

– А до совхоза?

– А вот – прямо по солнышку сто километров. Ну, чего встал? Чай выкипит.

В вагоне над столом, застланным газетой, висел телефонный аппарат, в углу виднелись кирки, лопаты; в котелке на железной печурке булькала вода. Хозяин достал угощенье: сало, копченую рыбу, наполнил кипятком две большие кружки. Павел вынул из рюкзака полбатона, яблоко и три конфеты.

– Ты лучше новости выкладывай: как там жизнь в городах? – спросил хозяин. – Студент небось? Насмотрелся я тут на вашего брата. Все же попадаются еще безобразники-пьянствуют, обижают девчонок. Да и те тоже хороши… – Он сдвинул в сторону батон и постучал пальцем по расстеленной газете. – Читай, утащила с фабрики чулки. Ее бы за решетку, ежели по закону. Да не та мода пошла. Комсомольцы говорят: молодая, исправится. И что ты думаешь? Отстояли. Что до меня, так я бы… Ты куда?

– Ладно, я пойду.

– Да ты что? Погости.

– Спасибо, идти надо.

– Да куда ты? Продукты хоть свои забери…

Они вышли из вагона. Степь дымилась туманом. Вставало солнце, огромное, тусклое. Оно еще не слепило глаза.

– Эта ветка ведет на элеватор. Так и шпарь, вдоль нее двенадцать километров.

Павел взял велосипед и повел его вниз с откоса.

– Эй, куда тебя понесло на совхоз? Пропадешь на жаре!

Павел не обернулся. Он уже ехал по пыльной дороге. Солнце било ему прямо в лицо.

…Человеку сам черт не брат, пока человек в ладу с техникой. Вот – термос. Вытащил его из мешка и пей в раскаленной степи холодную воду, которая была налита еще вчера на какой-то станции и не согрелась на тридцатиградусной жаре. Или – велосипед. Крутится там шестеренка, крутятся шарики в подшипниках, крутятся колеса. По сторонам плывет бурый ковыль, а навстречу – дорога и ветер; дорога ведет к людям, а ветер освежает, слизывает капельки пота со лба. "Пропадешь на жаре…" Как же! Люди вон за десять часов дошпаривают до Америки, а тут какая-то сотня километров! Смешно!…

Нет, не смешно, потому что в термосе всего два стакана воды, а ближайшая речка… Да есть ли она еще в этих местах? Вокруг ни кустика, ни деревца, лишь вдали торчит лысая макушка одинокого кургана. А велосипед – уже не техника, если нет запасной камеры или, на худой конец, резинового клея.

Ни того, ни другого у Павла не было. И после того как прохудилась камера, ему, в ожидании попутной машины, только и осталось, что спрятаться от солнца под велосипедом, который он положил поперек придорожной канавы и накрыл кожанкой.

Зной перекатывался вместе с волнами ковыля, дорога курилась серой поземкой; ее гнал горячий ветер. Пыль лезла в сапоги, за ворот рубахи, скрипела на зубах. Павел глотнул из термоса, прополоскал рот; очень хотелось проглотить эту воду, но он пересилил себя и выплюнул ее. От непривычно долгой езды на велосипеде ломило спину, колени, в ушах стоял звон, похожий на помехи в радиоприемнике, – то ли это ныла мошкара в воздухе, то ли где-то далеко работал мотор, кто его знает! Мысли ворочались неохотно, Павел уснул…