Чингиз Айтматов - Прощай, Гульсары! [сборник]

Я застонал, с трудом поднял голову. Со лба стекала по лицу кровь. В груди что-то мешало выпрямиться. Человек чиркнул спичкой. Глянул на меня. Потом еще раз чиркнул и снова глянул, будто глазам не верил…

– Ты что же это, друг! Как же это, а? – с огорчением проговорил он в темноте.

– Машина… здорово побита? – спросил я, сплевывая кровь.

– Нет, не очень. Закинуло только поперек дороги.

– Ну, так я уеду сейчас, пустите! – Непослушными, дрожащими руками я попытался выключить зажигание и нажать стартер.

– Погоди! – крепко обхватил меня человек. – Хватит баловаться. Вылезай. Переспишь ночь, а утром видно будет…

Меня вытащили из кабины.

– Отгоняй машину на обочину, Кемель, там разберемся!

Он перекинул мою руку через плечо и потащил меня в темноте куда-то в сторону. Мы шли долго, пока добрались до какого-то двора. Человек помог мне войти в дом. В передней комнате горела керосиновая лампа. Человек посадил меня на табуретку, принялся стаскивать полушубок. И тогда я посмотрел на него. И вспомнил. Это был дорожный мастер Байтемир, тот самый, с которым мы буксировали когда-то машину на перевале. Стыдно стало, и все-таки я обрадовался, хотел было извиниться, поблагодарить его, но в это время грохот упавших на пол поленьев заставил меня обернуться. Я глянул и медленно, с усилием привстал с места, будто на плечи мне свалилось что-то непомерно тяжелое. В дверях возле рассыпанных дров стояла Асель. Она стояла неестественно прямая и как неживая смотрела на меня.

– Что это? – тихо прошептала она.

Я чуть было не крикнул «Асель!», но ее отчужденный, неподпускающий взгляд не дал проронить ни слова. Сгорая от позора, я опустил голову. В комнате на мгновение стало до жути тихо. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Байтемир. Он как ни в чем не бывало опять усадил меня на место.

– Ничего, Асель, – спокойно сказал он. – Разбился немного шофер, отлежится… Ты бы лучше йод нам дала.

– Йод? – Голос ее потеплел, встревожился. – Йод соседи брали… Я сейчас! – спохватилась она и выбежала из дверей.

Я сидел, не двигаясь, прикусив губу. Хмель точно вышибло из головы, протрезвел в мгновение ока. Только кровь с шумом колотилась в висках.

– Обмыть надо сначала, – сказал Байтемир, разглядывая ссадины на моем лбу. Он взял ведро и вышел. Из соседней комнаты выглянул босоногий мальчик лет пяти в одной рубашонке. Он смотрел на меня большими любопытными глазами. Я сразу узнал его. Не пойму как, но узнал, сердце мое узнало.

– Самат! – сдавленным голосом прошептал я и потянулся к сыну. В это время Байтемир появился в дверях, и я почему-то испугался. Он, кажется, услышал, как я назвал сына по имени. Стало очень неловко, будто поймали меня, как вора. Чтобы загладить смущение, я вдруг спросил, прикрывая рукой ссадину над глазом:

– Это ваш сын? – Ну зачем мне надо было так спрашивать? До сих пор не могу простить себе.

– Мой! – по-хозяйски уверенно ответил Байтемир. Поставил ведро на пол, поднял Самата на руки. – Мой, конечно, собственный, так ведь, Самат? – приговаривал он, целуя мальчонку и щекоча его шею усами. В голосе и поведении Байтемира не было ни тени фальши. – Ты почему не спишь? Ух ты, мой жеребенок, все тебе надо знать, ну-ка, беги в постель!

– А мама где? – спросил Самат.

– Сейчас придет. Вот она. Ты иди, сынок.

Асель вбежала, молча окинула нас быстрым, настороженным взглядом, подала Байтемиру пузырек с йодом и увела сынишку спать.

Байтемир намочил полотенце, вытер кровь с моего лица.

– Терпи! – пошутил он, прижигая ссадины, и строго сказал: – Прижечь бы тебя за такое дело покрепче, да ладно, гость ты у нас… Ну вот и порядок, заживет. Асель, нам бы чайку.

– Сейчас.

Байтемир постелил на кошму ватное одеяло, положил подушку.

– Пересаживайся сюда, отдохни немного, – сказал он.

– Ничего, спасибо! – пробормотал я.

– Садись, садись, будь как у себя дома, – настаивал Байтемир.

Я делал все как во сне. Сердце будто кто-то зажал в груди. Все во мне напряглось в тревоге и ожидании. Эх, зачем только родила меня мать на свет!

Асель вышла и, стараясь не смотреть на нас, взяла самовар, унесла во двор.

– Я сейчас помогу тебе, Асель, – сказал вслед Байтемир. Он пошел было за ней, но Самат снова прибежал. Он совсем не собирался спать.

– Ты что, Самат? – добродушно покачал головой Байтемир.

– Дядя, а ты прямо из кино вышел? – серьезно спросил меня сын, подбегая поближе.

Я смекнул, в чем дело, а Байтемир расхохотался.

– Ах ты, несмышленыш мой! – смеялся Байтемир, опустившись возле малыша на корточки. – Уморил… Мы ездим на рудник кино смотреть, – обернулся он ко мне. – Ну и он с нами…

– Да, я из кино вышел! – поддержал я общее веселье.

Но Самат нахмурился.

– Неправда! – заявил он.

– Почему же неправда?

– А где сабля, которой ты сражался?

– Оставил дома…

– А ты мне покажешь? Завтра покажешь?

– Покажу. Ну-ка, иди сюда. Как тебя звать, Самат, да?

– Самат. А тебя как, дядя?

– Меня… – я умолк. – Меня дядя Ильяс, – с трудом выдавил я.

– Ты иди, Самат, ложись, поздно уж! – вмешался Байтемир.

– Папа, можно я немножко побуду? – попросил Самат.

– Ну ладно! – согласился Байтемир. – А мы сейчас чай принесем.

Самат подошел ко мне. Я погладил его руку: он был похож на меня, очень похож. Даже руки были такие же, и смеялся он так же, как я.

– Ты кем будешь, когда вырастешь? – спросил я, чтобы как-то завязать разговор с сыном.

– Шофером.

– Любишь ездить на машине?

– Очень-очень… Только меня никто не берет, когда я поднимаю руку…

– А я покатаю тебя завтра. Хочешь?

– Хочу. Я тебе альчики дам свои! – Он побежал в комнату за альчиками.

За окном выбивались из самоварной трубы языки пламени. Асель и Байтемир о чем-то разговаривали.

Самат принес альчики в мешочке из шкуры архара.

– Выбирай, дядя! – рассыпал он передо мною свое разноцветное, крашеное хозяйство.

Я хотел взять один альчик на память, но не посмел. Дверь распахнулась, и вошел Байтемир с кипящим самоваром в руках. Вслед за ним появилась Асель. Она принялась заваривать чай, а Байтемир поставил на кошму круглый столик на низеньких ножках, накрыл скатертью. Мы с Саматом собрали альчики, положили их обратно в мешочек.

– Богатство свое показывал, ох и хвастунишка ты! – ласково потрепал Байтемир за ухо Самата.

Через минуту мы все уже сидели за самоваром. Я и Асель делали вид, будто никогда не знали друг друга. Мы старались быть спокойными и, наверно, поэтому больше молчали. Самат, примостившись на коленях Байтемира, льнул к нему, вертел головой:

– У-ух, всегда у тебя усы колются, папа! – и сам же лез, подставлял под усы щеки.

Нелегко мне было сидеть рядом с сыном, не смея его так назвать и слушая, как он называет отцом другого человека. Нелегко знать, что Асель, моя любимая Асель, вот тут рядом, а я не имею права прямо взглянуть ей в глаза. Как она очутилась здесь? Полюбила и вышла замуж? Что я мог узнать, если она даже не подавала вида, будто знает меня, словно я был совершенно чужим, незнакомым человеком? Неужели она так возненавидела меня? А Байтемир? Разве он не догадывается, кто я на самом деле? Разве он не заметил нашего сходства с Саматом? Почему он даже не вспомнил о встрече на перевале, когда мы буксировали машину? Или вправду забыл?