Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

Моя совесть спокойна. То есть отнюдь не спокойна. Дело, конечно, темное, но мне от этого не легче. Быть может, потому, что чувство вины было для меня понятием смутным и малоизведанным. До сих пор мне приходилось испытывать чувство вины за сломанный мячом цветок, за чернильное пятно на выходных брюках, за разбитую чашку или выбитое стекло. Будучи в гостях у архитектора Краста, я сорвал пружину его старинного патефона. Однажды в Эргли неожиданно возник на пути спускавшегося с горы лыжника, тот не успел свернуть и при падении вывихнул ногу.

Можно ли такое сравнить с проступком, соединившим в себе небрежность, халатность, нерадивость, легкомыслие? Уж не говоря о материальных потерях, эмоциональных издержках. К тому же в коллективе, с которым я связывал большие надежды на будущее. И как раз в тот момент, когда дела мои пошли на лад: я себя тут чувствовал почти своим человеком.

До сих пор мне здорово везло. Рост налицо: детский сад, школа, университет. Высшие отметки, прекрасные характеристики. Испытывать страх — вещь для меня необычная. Не страх вообще, разумеется, но страх неизвестности относительно будущего. Например, когда идешь сдавать вступительные экзамены и боишься за исход: тянешься за билетом, а рука дрожит, ведь миг спустя может произойти все что угодно, в том числе и самое худшее: полный провал, крушение надежд и замыслов.

Этого и следовало ожидать. Возможно, именно так и должна была завершиться затянувшаяся серия моих удач.

Мне хотелось откровенного разговора, даже если бы при этом пришлось выслушивать упреки. Однако Линард уже отключился. И правильно сделал. Ничего существенно важного все равно бы я не смог сказать. Оправдываться? Душу облегчить? Но это не его беда, а моя.

Пришли Эйдис и Элдар. В их отношении ко мне я не заметил ничего необычного. Эйдис протянул мне ручищу, под стать своему двухметровому баскетбольному росту, Элдар, храня верность скептическому нраву, вместо поздравлений с кислой улыбкой выразил сочувствие. Они мне подарили купленную в букинистическом магазине книгу Гиннесса.

— В ней ты найдешь перечень всевозможных мировых рекордов, — сказал Эйдис, — за исключением одного. Ничего не сказано о величайшей в мире глупости.

— О величайшей мудрости?

— Также отсутствует.

— О ней могу сообщить тебе в качестве бесплатного приложения, — Элдару тоже захотелось высказаться о подарке. — Поскольку умными себя считают только дураки, стало быть, величайшую глупость ищи там, где толкуют о величайшей мудрости.

— Чистейшей воды софизм, — возразил Эйдис, — Я полагаю, необходимо приучить себя к мысли, что существуют величины, не поддающиеся измерению. Знаешь, что сказал Толстой о таланте? У таланта нет окружности, это не живот.

— Не о таланте речь. О мудрости и глупости.

— По аналогии.

— А ну тебя! Талант — всегда талант, а мудрость и глупость зависят от эпохи.

В таком вот духе они частенько спорили. К их диспутам я прислушивался с интересом, нередко и сам принимал в них участие. На этот раз мне показалось, что они нарочно препираются, лишь бы не касаться чего-то неприятного.

— Спасибо. Такой подарок даже неловко принимать.

— Да будет тебе! — Эйдис болтал ногами и раскачивался в своем кресле.

— В общем, книжица не без изъянов. Рекорды важнейших дисциплин в ней не отмечены.

Когда же они ударились в спор о безусловных рефлексах, у меня на душе стало совсем беспокойно. Теперь уж я не сомневался, что они намеренно решили пощадить меня. По крайней мере до обеденного перерыва, когда обычно проводились празднования в масштабах лаборатории. Им не хотелось раньше времени портить мне настроение. Элдар только внешне казался задиристым и резким. На самом деле добродушнейший малый. Подкармливал птичек, дрессировал собак. В более или менее острых ситуациях краснел, бледнел, говорил придушенным голосом. Однажды, поймав забежавшую в лабораторию мышь и не зная, что с нею делать, он сунул ее в банку и отнес домой. Эйдис тоже человек вполне мирного нрава — кто этого не знает. Надеяться на поворот их скорректированного разговора в данный момент не приходилось.

Выждав немного и собравшись с духом, я, как террорист, бросающий бомбу, выпалил давно вертевшиеся на языке слова:

— Говорят, мы залили нижних соседей…

Эйдис пожал своими очень прямыми плечами, на которых пиджак болтался, как на деревянной перекладине, потом не спеша высморкал свой отменный, над переносицей чуть проломанный нос; носовой платок в его руках казался не больше аптечного рецепта.

— Подобное происшествие, к сожалению, имело место.

Элдар бросил на Эйдиса скучающий взгляд.

— Но кто именно… — я хотел сказать «виноват», однако слово где-то на пути застряло. — Но что именно случилось?

— Э-э, — отмахнулся Элдар и, давая понять, что не желает говорить об этом, даже повернулся ко мне спиной.

— Сюжет банальный. Кто-то позвонил вахтеру: испорчен кран. Тот отключил воду. Потом кран починили, и вахтер опять включил воду.

Такое объяснение мне ничего не объяснило.

— Все же какое отношение это имеет к нашей комнате?

— Э-э, — Элдар во второй раз поморщился, — вот какое: затем вода потекла из нашей комнаты. Чего, однако, уже никто не заметил.

— Во сколько позвонили об испорченном кране?

— Вахтер говорит, незадолго до конца работы.

Когда я волнуюсь, у меня обычно туманится взор.

Без особых эмоций прозвучавшие слова «незадолго до конца работы» затянули туманом довольно светлый интерьер лаборатории.

— Из нашей комнаты?.. Откуда именно?

— Откуда-то.

— Отсоединился шланг?

— Возможно.

— А когда утром пришли…

— Когда пришли, все было в порядке.

Я подумал: не может быть, сказки он рассказывает.

— Чему удивляться. Кто-то зашел еще до нас и устранил непорядки. Не устраивать же потоп!

— А у Иветы работа загублена, — По правде сказать, даже в интонации я повторил то, что незадолго перед этим услышал от Лауры Н.

— Сама виновата. Ничего себе режимный стенд, в который вода протекает. Очередной блеф, и только.

Элдар протянул Эйдису микрофон:

— Может, эти гениальные мысли запишем на пленку? Сохраним для потомков эпохальный документ.

На сей раз Эйдис оставил без внимания иронию друга. Вопросы, волновавшие меня, похоже, и ему были не безразличны.

— Все в порядке, — добавил он, отстраняя микрофон.

— Вода — стихия, а за стихию никто не отвечает, — не унимался Элдар.

— Но разве так трудно выяснить? Не бывает, чтобы кто-то не был виноват.

— Спокойствие…

— В центре города сгорел архитектурно-исторический памятник. Но что-то, простите, не припомню, чтобы нашелся виновник. Плиты тротуаров рассыпаются, сам черт ногу сломит. Так что, и тут есть виновный?