Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

— Я ненадолго.

— Не успел вломиться, уже глядишь, как бы сбежать.

— Улетаю в Москву. Я говорил тебе.

— Во сколько?

— Завтра утром.

Его ответ всех позабавил.

— Мы ведь тоже здесь дневать не собираемся, — сказал Сэр. — Однако выпить с нами чашку чаю, думаю, не откажешься. Зная твои высокие моральные принципы, водки тебе предложить не смею.

— Да, именно чаю, — заговорила Велта. — Как сказал один поэт: «Ты меня впустишь к себе и напоишь ароматным чаем».

— А знаете, я все больше убеждаюсь, что пить водку — чистейший идиотизм, — вставил Харий Малвинь. — Неинтересное общество от этого не становится интереснее, а с интересными людьми и без водки интересно.

Майя отмалчивалась.

С кем она — с Сэром или с этим коллекционером? И что он коллекционирует? Хария Малвиня Турлав встречал по работе довольно часто. Он считался одним из лучших наводчиков телефонных станций. Рабочий высокой квалификации с образованием училища связи или техникума. Из наводчиков-телефонистов редко кто уходил на повышение, обладатель этой узкой специальности, если только у него опыт и голова на плечах, зарабатывал раза в два больше инженера. Потому эта специальность и привлекала людей, которые в телефонии держали прицел в основном на выплатной лист.

Ему могло быть лет тридцать пять, тридцать семь. Молодой человек неопределенного возраста — удачно сказано. С коллекционными наклонностями. Сэр в своих высказываниях иной раз был цинично-простодушен. Конечно же, если мужчина тридцати пяти лет не живет нормальной семейной жизнью, это кое-что значит. Скорее всего, разведенец. Вырвался «на свободу», теперь смакует радости жизни. Сразу видно, из гурманов, к каждому застолью подавай ему что-нибудь свеженькое. И надо признать, для подобной роли у Хария Малвиня все основания: мужественные стати, довольно сносная наружность, пошитый на заказ костюм, «Жигули» последней модели. К тому ж еще коллекционер…

— А я, грешным делом, люблю винцо попивать. Особенно белый вермут, — сказала Велта. — Почему б не выпить. Порок старый-престарый.

Майя . Все пороки старые-престарые. (Какой милый приятный сюрприз!)

Сэр . Немало появилось и новомодных пороков. Скажем, коллекционирование грампластинок.

Малвинь . Это не порок. Радость жизни.

Сэр . Все зависит от того, какие пластинки коллекционируются. Если, скажем, французские, покупаемые с рук по четвертному штука, — это порок.

Малвинь . Бутылка французского коньяка в магазине стоит ровно столько же.

— В древности виноделие было единственным средством сохранения витаминов, — сказал Турлав.

— Вы считаете, древние пили вино ради витаминов? — Велта смотрела на него с лукавым прищуром. — Славное у вас мнение о древних. Я, пожалуй, могла бы поспорить, что вино всегда и везде служило для одних и тех же целей.

Этой даме нельзя было отказать в известной прямоте. Не молода уж, — впрочем, это ее даже красило. К ее женским прелестям следовало отнести и ту приятную непосредственность, которая приходит не сразу, не вдруг. Для учительницы она слишком ухожена, для врача — чересчур модно одета. Скорее всего — работник торговой сети.

Чай кипятился прямо на столе в прозрачной посудине. Вода клокотала, приковывала взгляды.

— Как вы думаете, что это за прибор? — спросил Сэр.

— Чаеварка.

— Вот и не угадали. Это та самая установка, с помощью которой Фауст пытался получить эликсир вечной молодости. Когда на киностудии снимался фильм, меня попросили сделать «что-нибудь эффектное, притом совершенно идиотическое». Один экземпляр остался у меня на память.

— Очень даже впечатляюще: старик Фауст кипятит чай и рассуждает о том, как жизнь коротка, — заговорил Харий Малвинь.

— Все мы немного Фаусты, — сказал Сэр, — и те, кто чай кипятит, и кто сам кипятится.

Велта . А результат один — ничего-то ни у кого не выгорает.

Малвинь . Как не выгорает. У Фауста выгорело.

Велта . Что ж у него выгорело?

Малвинь . Молодость обрел. Получил Маргариту.

Велта . Не с помощью же чая. Это все ему дал Мефистофель, а взамен взял душу.

Турлав посмотрел на Майю. Она тоже посмотрела на него. Турлав выдержал ее взгляд с подчеркнутым безразличием. Слишком, быть может, подчеркнутым. И отчего это раньше ему казалось, будто у нее в глазах тайна? Никакой тайны нет. Глаза говорили прозрачно и ясно. «Дурень ты, дурень! Теперь-то наконец понял!»

Майя . Я толком не помню, что стало с Маргаритой.

Сэр . Эта сюжетная линия нынче устарела.

Велта . Как раз наоборот!

Малвинь . В наше время женщины не сходят с ума лишь оттого, что кто-то там на них не женится.

Велта . Типично мужская философия. Этим летом в Хельсинки я смотрела английский фильм о печально известном Генрихе Восьмом, который приказывал обезглавливать своих жен. Пять, или сколько их у него было. В книгах пишут: мерзавец, выродок, садист. А режиссер утверждает — ничего подобного. Все несчастье его в том, что он мечтает о сыне. Законнорожденном наследнике престола. В то время как жены рожают только дочек или вообще никого. Развестись нельзя, папа римский не позволит. А годы идут, время не ждет. Что делать бедному Генриху?

Сэр . Нам с Харием такое не грозит.

Велта . Ах, мужчины, все вы немного Генрихи Восьмые. Даже если без жены шагу ступить не можете.

Сэр . И это к нам не относится.

Велта . К вам тоже.

Малвинь . У нас нет жен. У нас есть сыновья.

Из колбы повалил пар, запахло чаем.

— Эликсир готов, — сказал Сэр. — Кому налить? Тебе, Майя?

— Благодарю, — ответила Майя. — Я буду пить вино.

— Я тоже буду пить вино, — сказал Малвинь.

— Мой милый Альфио, не обижайся, — сказал Сэр, — нашей компании винные пары дороже чайных.

— На сей раз рискну отмежеваться от вашей компании.

Чай был горяч как огонь. Турлав обжег губы.

Велта с Малвинем заговорили об известных им одним диапозитивах, Сэр угощал Майю новейшим своим изобретением — морковным коктейлем. Выяснив все относительно диапозитивов, Малвинь занялся проигрывателем.

Турлав взглянул на часы. Глупо и неприлично, нельзя было этого делать, но само собой получилось. От Сэра не ускользнул его жест.

— Ладно, ладно, торопыга, понял тебя, — сказал он. — Надеюсь, присутствующие нас извинят.

Внешне ничего не изменилось, на лице все та же перченая усмешка, в петлице по-прежнему гвоздика, в руке дымящаяся сигара, и все же Сэр, сидевший теперь перед ним, казался другим человеком. Он так быстро перестроился, что Турлав никак не мог подобрать нужную тональность и разговор с директором пересказал довольно путано, чуть ли не с мальчишеской бравадой. Затем, стараясь не напускать на себя серьезность, заговорил о вещах, им обоим хорошо известных.