Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

Выбрались из машины, направились к реке. Черемуха уже осыпалась, ветер сдувал в реку лепестки. Прислонившись к кривому стволу вяза, мы загляделись в воду. Стайка рыбок, серебрясь, поднималась вверх по течению.

— Ты почему не предупредила, что выйдешь на работу?

— Я сама все решила только сегодня утром.

— Все же стоило подумать. Работать осталось тебе с месяц. Какой же смысл?

— Я просто не могла усидеть дома, — проговорила она совсем тихо, глядя на реку. — Хотелось на тебя взглянуть. Хотя бы издали.

— Послушай, Майя, — сказал я. — Ты ведь знаешь…

Она молча кивнула.

— Ты ведь знаешь… — повторил я.

— Мы так редко видимся, — сказала она. — Вечно ты занят.

— Майя, послушай…

— Знаю, знаю. У тебя много работы. И нужно ездить в больницу к Ливии.

— В ближайшее время все разрешится. Или ты сомневаешься?

Майя покусывала губы. Ее пальцы сильнее впивались в мою ладонь.

— Хочу быть с тобой, — сказала, и в словах прозвучала капризная нотка.

— Ну хорошо, а как? Как? Каким образом? Может, подскажешь?

Возможно, у меня это вырвалось чуть резче, нетерпеливее, чем хотелось. Но упорство Майи меня беспокоило. Меня самого эти вопросы до того извели, что я сон потерял.

Она опустила мою руку и отвернулась.

— Я тебя не виню, — сказала Майя, — Понимаю, тебе нелегко.

— Прости, — сказал я, — сам не знаю, как у меня вырвалось. Как старый конь на ипподроме, сбился с ноги. Поверь, все уладится, и очень скоро.

— Скоро ты начнешь меня ненавидеть.

— Не болтай ерунды.

— Я тебе только обуза.

— Спасибо.

— Нет, в самом деле. Какой тебе прок от меня?

Но пальцы ее опять искали мою руку. Прижалась ко мне. Я обнял ее плечи.

— Все будет хорошо, — сказал я, — Но сейчас у нас нет другого выхода. Или ты допускаешь, что при теперешнем положении Ливии я могу подать на развод?

Она смотрела куда-то за мое плечо и молчала.

— Ну, что нам остается?

— Хочу тебя видеть каждый день. Больше ни о чем не прошу.

— Ты рассуждаешь как дитя.

— Нисколько. Я прекрасно понимаю, как тебе тяжело.

Я рассмеялся, поднес ее руку к губам, дохнул на нее.

— Сказать, зачем я вышла на работу? Хотелось тебе помочь. Нет, правда, не смейся. Хочу работать над твоим проектом. Тем более теперь, когда Пушкунг отказался.

— И об этом ты знаешь?

— Я знаю все. И я помогу тебе.

— Радость моя, — сказал я, — ты бы мне помогла, если бы осталась дома.

Она взглянула на меня так, как будто я ее оттолкнул.

— Все уладится, — повторил я, — вот увидишь. Просто надо немного выждать. Несколько недель, не больше.

Майя отвернулась.

Не поверила, подумалось мне.

В тот день Вилберг дежурил вечером, мы с ним условились на девять. В отделении спросил сестру, где сейчас хирург. Она позвонила по телефону. В данный момент доктор Вилберг в операционной, минут через пятнадцать обещал быть в отделении.

Зашел к Ливии. Свежим глазом пытался обнаружить перемены к лучшему. На голове была новая повязка, лицо теперь больше открыто, в остальном все по-старому. Никаких чудес я, конечно, не ждал. Но всякий раз, переступая порог палаты, надеялся увидеть хоть какие-то признаки улучшения. Прошел уже месяц.

Она по-прежнему лежала на койке с наклоном, которую можно было выгибать и так и сяк, и это еще более подчеркивало полную беспомощность самой Ливии.

— Я уж думала, ты не придешь, — сказала она, устало растягивая слова.

— Хотелось повидать доктора. Днем никак не удается с ним встретиться.

— Продуктов мне не носи. Шкафчик и так от них ломится. Тут в соседней палате лежит Дина.

Очередная несвязность речи, решил я про себя, но немного погодя Ливия опять заговорила:

— Помнишь Диночку, она с Витой в одном классе училась. Разбилась на мотоцикле. Теперь приходит меня кормить.

То, что Ливия вспомнила Дину, было не столь уж удивительно. Провалы памяти у нее наблюдались главным образом вокруг самого несчастного случая и событий, так или иначе с ним связанных.

— Вот принес тебе помидоры. Может, поешь? Со сметаной.

— Спасибо. Положи в шкафчик. Как там Вита?

— Разве она не была у тебя вчера?

Ливия не ответила.

— Была. Ты же вчера ее видела. У Виты горячие дни, сессия начинается.

Застывшим взглядом Ливия смотрела на меня. Только веки временами вздрагивали.

— Скажи, пусть за тобой получше присматривает.

Я вздрогнул. Ливия говорила про Виту. Никакого скрытого умысла в ее словах не было.

— …похудел ты что-то. И воротничок плохо выглажен.

Она говорила так, будто Вита по-прежнему жила в своей комнате рядом с кухней. Будто ничего не изменилось. Ну, допустим, свадьба выпала из памяти, но о том, что Вита живет теперь у Бариней, об этом вспоминали постоянно. Что это — провал памяти или сознательное неприятие действительности? Ливия упорно жила прошлым. Почему? Потому ли, что настоящее к себе не пускало, или потому, что в прошлом было лучше? Реакция у Ливии была замедленная, пожалуй, даже апатичная. Никакой нежности ко мне не выказывала, не обнаруживая, однако, и того, что осознала перемену в наших отношениях.

— Часы тебе принесли? — спросил я.

— Да, принесли.

— Когда? Вчера?

— Вроде бы вчера, — ответила она.

— Это твои часы?

— Да.

— Когда они в последний раз у тебя были на руке?

Она молча глядела на меня. Неужели не помнит?

Или не хотела вспомнить? В конце концов, какая разница. Она прикрывалась прошлым, как улитка створками раковины. Пытаться раздвинуть створки сейчас было бы жестокостью.

— У тебя ничего не болит?

— Нет, — ответила она, — ничего.

— Какие у тебя красивые цветы. Кто их тебе принес?

— Вита, — сказала она, — Мне надо домой. Пока ребенок не родился.

О ком она говорила — о Вите?

В дверях показалась сестра.

— Доктор вас ждет у себя в кабинете, — сказала она.

Я простился с Ливией. Вилберг шел мне навстречу по коридору. Мы с ним были примерно одного роста, но в своем свободном белом халате, с белым колпаком на голове он казался Голиафом. Закатанные рукава обнажали мускулистые волосатые руки. Признанный специалист по хирургии головного мозга, однако в облике его была угловатость ремесленника. При виде похожих на затычки пальцев я мог легко его представить себе с зубилом, коловоротом, пилой, топором. Но то, что эти лапищи залезают туда, где начинается точнейший механизм мозгового аппарата, копаются в жизненно важных центрах серой массы, где ум от безумия отделяет всего сотая доля миллиметра, — это как-то не укладывалось в сознании.

— Посидим в саду? — предложил Вилберг.

Вокруг больничных корпусов шелестели вековые деревья. Вдоль дорожек цвела сирень. Но в общем-то я видел только больных. Несмотря на поздний час, они гуляли по саду или сидели на крашеных скамейках.