Н. Кальма - Возможно, их зовут иначе…

…Миновала юность. Он стал опытным, прозорливым, зрелым бойцом. Его уже хорошо знали в народе, ему доверяли самые сложные партийные поручения. И вот народ избрал его руководителем партии.

Большой Себастьян понял: это — знак высшего доверия. Он и его товарищи должны вернуть народу его свободу, его историю, его гордость. И песни должны вернуть. И деревенские праздники. И дать землю. И дать справедливые законы.

Только тогда они оправдают доверие народа.

А фашистские правители, узнав, кто избран вожаком партии, приказали:

— И его и его помощников по Центральному Комитету арестовать. Во что бы то ни стало!

Где это случилось? На улице, в театре? В одном из тайных убежищ? Когда? Утром, днем, ночью? Не все ли равно, когда и где врагам удалось их схватить. Им надели наручники, их заперли в самые совершенные тюрьмы.

— С коммунистами покончено. Конец их проклятой газете. Конец всей этой опасной болтовне и возне!

А назавтра, когда правитель торжествовал победу, ему принесли очередной номер газеты «Вперед» и сообщили, что в городах начались студенческие и рабочие забастовки.

Вызвали тех, кто арестовывал коммунистов.

— Вас обвели вокруг пальца! Вместо вожаков вы арестовали какую-то мелочь!

— Взгляните на фотографии! — защищались шпики. — Вот их вождь — Большой Себастьян. А это члены Центрального Комитета. Отвечаем головой, взята вся их верхушка.

Темные широкие крылья бровей, взгляд, проникающий в самое нутро. Сдержанное, решительное выражение лица. Да, этого ни с кем не спутаешь. Большой Себастьян!

Опознали и других арестованных, членов ЦК. И все-таки газета продолжала выходить, продолжались и забастовки. И по всем этим признакам правительство понимало: коммунистическая партия жива!

Арестованных коммунистов избивали ножками стульев, пытали ударами электрических разрядов. Их допрашивали по пяти суток подряд, днем и ночью, через каждые полчаса. А сколько издевательств, какие утонченные оскорбления! То общая камера с убийцами и ворами, то глухая одиночка. Себастьяну и его товарищам подсаживали в камеры провокаторов, шпионов. Однажды привели избитого, в синяках, малого с маленькими, точно подшибленными глазками. Лежа в углу камеры, он тихо стонал день, другой. На третий предложил Большому Себастьяну:

— Знаешь, мы с тобой как коммунисты можем даже в тюрьме наладить полезное для партии дело. Давай переписывать от руки и распространять листовки, а я все организую.

Себастьян сказал насмешливо:

— Увы, я никого не знаю, кто захотел бы распространять твои листовки.

«О, этот страшный фашистский режим! Режим, когда процветает низость и шпионство. Режим, который сделал из страны огромный концентрационный лагерь. И люди, которых этот режим постепенно убивает, — думает Большой Себастьян. — У людей конфискуют их творческие способности, их смех, их радость… Нет, нет! Надо скорее, как можно скорее кончать с этим…»

Внезапно Себастьян останавливается. Прислушивается.

Сначала взглянуть на глазок. Ура, глазок прикрыт! Шагов дежурного не слышно. Вероятно, ушел в караулку. Себастьян подкрадывается к внутренней стене. Приникает ухом.

Чуть слышный стук. Похоже, будто скребет мышь или точит жучок. И все-таки Себастьян различает то, что говорит ему стена:

«Про-сты-ни го-то-вы. Ждем сиг-на-ла».

Узник еще раз оглядывает дверь. Впереди долгая бессонная ночь. За ночь надо передать товарищам все распоряжения. Указать каждому его место. Сказать, что делать после сигнала. Все должны твердо знать свои обязанности. Большой Себастьян знает: на воле тоже не спят. На воле друзья готовятся так же, как и они здесь, в тюрьме. Еще совсем немного терпения. И, может статься, свобода… А может, смерть?

Нет, Себастьян не боится смерти. И никто из его товарищей не боится. Слишком часто смерть была совсем рядом.

Идет ночь. Технически совершенную, отлично построенную современную тюрьму пронизывают еле различимые звуки, звучки, шорохи. Узники разговаривают.

— Отец, масло я залил. Бензина тоже полный бак, да еще две канистры в запасе. Хватит надолго.

— Ладно, сынок. Можешь теперь отправляться домой.

Как?! Разве я не поеду с тобой на лов?! Отец!

Педро потрясен и оскорблен до глубины души. Давно он уже ходит с отцом в море, давно привык считать себя взрослым. И вдруг его, как малыша, прогоняют домой, в то время как рыбаки готовят свои моторные боты к выходу в океан.

— Я сказал: ты пойдешь домой и будешь ждать Карлотту, — сурово повторяет Франсиско. Но, увидев поникшую голову сына, прибавляет чуть мягче: — Это важно. Это еще важнее, чем наша работа, сын.

Педро не верит. Он отирает ветошью замасленные руки и хмуро смотрит вокруг. На берегу идут обычные предотъездные сборы. Мотоботы лежат на береговых камнях, как большие темные рыбины, и возле каждого суденышка возятся рыбаки. На всякий случай, кроме снастей, грузят запасные весла, фонари, канаты — мало ли что может понадобиться в океане, если, например, откажет мотор. Пахнет смолой, бензином, водорослями, шумят кое-где уже запущенные моторы.

— Поторопись, Педро, — повторяет Франсиско. — Да, вот еще что… Если встретится тебе жандарм Ромеро и спросит, почему люди вышли на лов в такую погоду, скажи: по радио сообщили — идет сардинка.

Педро кивает: наконец-то хоть какое-нибудь поручение.

— А это правда передали по радио? — интересуется он.

Отец не отвечает — занят мотором.

— Ну-ка, парень, посмотри на катера. Что ты там видишь? — обращается к мальчику Карвальо. — Эх, мне бы сейчас мои молодые глаза! — вздыхает старый рыбак.

Педро вглядывается в тяжелую, мглистую даль океана. Там, далеко, гигантским белым карандашом воткнут в небо тридцатипятиметровый маяк, который рыбаки зовут бурунным. На запад от маяка глубоко вдается в океан скала Вороний Корабль. Чуть ближе, у соседней бухты, болтаются на якорях, беспрестанно кланяются волнам два сторожевых катера. Они всегда стоят там на случай появления контрабандистов в океане или происшествий на суше, то есть в крепости Форталеза. На катерах, кроме команды, находятся солдаты морской пехоты.

— Солдаты сейчас на палубе, — сообщает, вглядевшись, Педро. — Наверное, пообедали и дуются в карты. Что еще делать лежебокам?

— Ну, нынче им придется поработать, — бормочет старый рыбак. — Веселая будет у них ночка!