Анатолий Галиев - Расколотое небо

Взяв один из мешков на плечо и расстегнув на всякий случай кобуру, Щепкин побрел к посту.

Во двор он вошел беспрепятственно, в одном месте оборонительный вал прохудился, ветер вымел из чувалов песок. Во дворе поскрипывал, раскачиваясь над колодцем, журавль.

И здесь хриплый, тихий голос сказал:

— Стой… Стрелять буду…

Щелистая дверь в одну из мазанок была открыта. Там, в полутьме, виднелся «максим» с облупленным щитком, с рифленого кожуха капала вода, растекаясь лужицей. Черный глаз ствола следил за Щепкиным.

Он сбросил мешок с плеча, сказал:

— Зачем же так… Сразу?

— Кто такой? — спросили сзади.

Он обернулся. За его спиной из дверей другой мазанки торчал карабин. Винтовки смотрели и из выбитых окон.

— Ну, знаете… — сказал Щепкин. — Вы что, в индейцев играть собрались? Мне нужен колодец Сладкий! Я красный военный летчик!

— Документы?

— Что?

Из мазанки вышел, поднявшись над «максимом», человек. Он шел медленно, словно к каждой ноге был привязан мельничный жернов. Никогда еще Щепкин не видел таких лиц, какое было у него. Глаз видно не было, казалось, под мятой зеленой фуражкой с матерчатой синей кавалерийской звездой плавает налитый водой, подрагивающий, как холодец, расплывчатый серый пузырь. Серые, раздутые, опухшие руки он нес перед собой осторожно и тяжело, словно гири. Весь он казался большим и бесформенным, как мешок, на который зачем-то напялили белую, застиранную гимнастерку, рваные на коленках бриджи. Он шел босиком, и чудовищно огромные, плоские ступни его двигались так медленно, как бывает только в дурном сне. В груди его булькало и клокотало, он делал шаг, прислушивался к чему-то и шагал снова.

Подойдя вплотную, остановился, тяжело дыша.

Под фуражкой раздвинулись тяжелые веки, и на Щепкина неожиданно остро и настороженно уставились серые разбойные глаза.

— Документы! — хрипло повторил он.

Щепкин вынул из кармана комбинезона книжечку.

— Вы что, знаков не видите? — спросил он.

Тот покосился в сторону аэроплана.

— Звезды на чем угодно намалевать можно…

— Сами рассудите, с чего бы белогвардейцам вам посылать еду? А здесь (Щепкин тронул мешок под ногами) консервы, табак! Все такое. В штаарме волнуются, как вы?

— А эти… иуды? Накормили их?

— Не знаю.

Он протянул документ Щепкину, шевельнул нелепо огромными, потрескавшимися губами:

— Чего смотришь? Опух я… Обыкновенная голодная водянка. Вон три дня назад последнего песика скушали. Без соли.

На земле лежала лохматая шкурка.

— Фамилия моя Коняев. Батальоном командовал. Чего смотришь? Батальон мой вон там весь остался… — он мотнул головой на белые пески. — Зимой еще. Так что нас здесь теперича — пятеро. — Оглянулся, позвал:

— Можно выходить.

Из мазанок вышли еще четверо. Обтянутые серой кожей скулы, проваленные глаза. Они шли пошатываясь, поддерживая друг друга, не сводили глаз с мешка.

Больше всего поразили Щепкина начищенные до глянца ботинки, ровная линия обмоток, блеск пуговиц, надраенных медных пряжек на поясах.

— Вот, — сказал Коняев. — Ходить стараемся. Если ляжешь — гроб, могила.

Только теперь Щепкин заметил, что вдоль внутренней стороны вала аккуратно расставлены прикрытые мешковиной пулеметы.

— Оружия у нас до черта! — понял его по-своему Коняев. — Оружия мы им не отдали. Которым шоколад потребовался. Тут — порядок. Помоги-ка! А то нам слабо!

Он кивнул на мешок с припасами. Щепкин поддержал его. Они вошли в мазанку.

Здесь было чисто. Глиняный пол был подметен и опрыскан водой. В углу в штабельке стояли цинки с патронами, ящики гранат, ленты висели по стенам. Щепкин высыпал на стол припасы. Консервные банки раскатились.

Коняев отодвинул в сторону одну из них, твердо сказал:

— Вот эту съедим сегодня. На всех. Не более. Иначе помрем! А нам помирать нельзя! Не имеем права! У нас ведь, товарищ авиатор, пост особенный. Вроде бы вокруг пустынная местность и ход свободный. Только ни одно, даже самое крупное воинское соединение, мимо нас от Гурьева на Астрахань пройти не может. Коней ведь поить надо, конников тоже. А колодец со сладкой водой у нас здесь один в окружности шестидесяти семи верст. По циркулю. Сухость и соль кругом! Мы ведь чего больше всего боялись? Разнюхают казачки, что нас пятеро, накатят. А теперь, раз еда, все в нормальном состоянии.

— А если придут?

— Встретим, — сказал он. — На случай нападения колодец у нас минирован. Кто последний останется — завалит. Так решили. А без водопоя им ходу нет.

Заскрежетало. Один из бойцов старался вспороть банку ножом, но он скользил.

— Постеснялся бы, Васька, — сказал Коняев. — Куда спешишь? Теперь спешить некуда. И нечего товарищу пилоту смотреть, как мы тут сейчас урчать от животной радости будем!

— Там еще мешок, — сказал Щепкин. — Я принесу.

— До мешка доберемся… — сказал Коняев. — Ты скажи, чего для тебя делать надо? Неспроста ведь явился…

— Бочки подкатить надо, — пожал плечами Щепкин. — Зальюсь и дальше двину! На Александрово-форт…

— Далеко собрался на своей керосинке! — удивился Коняев. — Ладно, все сделаем!

— А вы сможете? — с сомнением сказал Щепкин. Помощь была нужна серьезная: залить бензин легко, но потом ведь им придется держать за хвост аэроплан, пока мотор не наберет нормальные обороты, выбить из-под колес камни, подложенные вместо тормозных козелков. Тут силенка нужна, а их ветром шатает!

— Сможем… — сказал твердо Коняев.

— Тогда вот что: бензин я и сам залью! А вы пока поешьте!

Щепкин вышел из мазанки, покатил бочку к машине.

Со вторым мешком продовольствия послал Леона. Тот изнывал от любопытства… Вернулся быстро, но какой-то растерянный. За ним брели бойцы.

— Они что, психи? — изумленно спросил он.

— Пошел ты! — сказал Щепкин, злясь по-настоящему.

Леон даже не обиделся.

Молча полез к бачку, вставил в горловину лейку. Щепкин переливал из бочек в ведро бензин, подавал ему.

Коняев сунулся было помогать, но Щепкин сказал:

— Вы сидите лучше! Сил набирайтесь!

Бойцы сели кругом, словно сонные, только глаза оживленно посверкивали.

Когда оба бака заправили, Щепкин объяснил Коняеву, что надо делать.

— Удержим за хвост твоего змия… — сказал Коняев. — И отпустим, как махнешь! Командуй!

— Отойдем… — сказал ему Щепкин.

Они отошли в сторону и Щепкин, почему-то не глядя в лицо Коняеву, стесненно объяснил, что в штаарме приказали: колодец взорвать, Коняеву с людьми идти назад, на Астрахань: на дорогу им еды хватит.

Коняев слушал угрюмо, только кивнул:

— Ну что ж, летун, стесняться нам нечего — свое мы, как могли, делали. Приказ, он и есть приказ. Тут не попляшешь.

— Ты вот что… — сказал Щепкин. — Ты меня обратно не жди, сматывайся. Я от Александрово-форта не вдоль берега по дуге пойду, а напрямую махну! Раза в два путь короче!