Анатолий Галиев - Расколотое небо

— Почему… Астрахань? — не понял Щепкин.

— Потому что пошлют вас, авиаторов, в основном не к Деникину, не на Дон, а поближе — к Баку. Тут дело такое: англичане нашей контре помогать помогают, но и свои интересы держат. А у них сейчас главный интерес — это нефть, Щепкин. И планы у них простые: свалить республику, а потом спокойненько оттяпать от России Туркестан да Баку. Хлопок там, нефть здесь. И силы у них на это имеются.

— Ты-то откуда знаешь, что именно на Каспий пошлют?

— Я многое должен знать, Щепкин, — усмехнулся Силантьев.

Говорили долго.

Силантьев сказал, чтобы Щепкин не волновался, ждал терпеливо, сам бы ничего не предпринимал. Как только перебазируют отряд на постоянную стоянку, Щепкина найдут и скажут, что делать дальше. На всякий случай приказал запомнить два адреса: в Ростове и в Баку.

Когда Щепкин собрался уходить, Силантьев сказал:

— Погоди-ка!

Громко позвал:

— Манана!

Из дому вышла полноватая женщина лет под тридцать: с круглым красивым лицом, розовыми губами, смотрела спокойно, кутаясь в белую шаль.

— Если будут спрашивать, куда ходил, скажешь к ней… — предупредил Силантьев. — Мол, амурное приключение. Мальчишка сюда привел.

— Хорошо. Но не слишком ли много предосторожностей? — удивился Щепкин.

— Я знаю, что делаю, — нахмурился Силантьев. — Десять лет с охранкой при царе-кормильце в кошки-мышки игрался. И ты тоже не хлопай ушами. Ты вот здесь сидишь, а в твоем чемодане уже человечки из контрразведки роются. Такие тут у нас дела… Будь осторожным, парень. Ты нам живой нужен, понял?

Силантьев надел еще невысохшую рубаху, перемахнул через забор в глубине двора.

Щепкин ушел, подождав.

В гостинице он прежде всего взглянул на чемодан и усмехнулся: Силантьев был прав, чемодан был затянут ремнями совсем не так, как это делал он, Щепкин. Конец ремня болтался.

Что они тут могли найти? Смешно.

Щепкин раскрыл чемодан, вытащил и отшвырнул свой комбинезон. Подкладка из овчины за время путешествия отсырела, на поясе помутнела латунная пряжка. Комбинезон был не казенным, сшили вместе с Леоном одинаковые в модном ателье. Слюдяные очки и шлем с пробковыми прокладками и макушкой подарил инструктор, шеф, мсье Годар. Две пары белья, мелочь всякая — все это было сложено небрежно, совсем не так, как укладывал вещи он.

Щепкин разбирал чемодан: электрический фонарик, компас с герметической крышкой, дабы не повредить стрелку, — есть! Специально для авиаторов, на подвязке, плоский альтиметр, величиной с будильник, цепляешь под коленку, поглядываешь, определяешь высоту, — имеется! Пачка давних писем, полученных еще до отъезда, из дому, от бати, путевого обходчика, от сестренки Даши, их он сберег и во Франции, — в целости!

Значит, пришли, принюхались и ушли.

Щепкин неожиданно ощутил крепкий, здоровый голод. Хотелось есть, и было спокойно и весело. Он спустился в ресторан поужинать. Леон так и не объявился, пропал с дамами. Черкизов пришел припухший от сна, подсел к столику, заказал кофе. Щепкин возмутился, что гостиничная прислуга слишком любопытна: рылась в его чемодане.

Черкизов только усмехнулся:

— Прислуга тут ни при чем, но к этому вам, поручик, привыкнуть придется. Каждый прибывающий из-за кордона исследуется, так сказать, на «красный цвет». Вам-то бояться нечего.

— Непонятно… — брезгливо поморщился Щепкин.

— Что поделаешь? — безразлично заметил Черкизов.

…Около двух часов ночи с рейда донесся глухой взрыв, от которого задребезжали стекла в гостинице. Щепкин, проснувшись, бросился к окну. В сырой мгле над морем буйно полоскалось багровое пламя. Огромный, как утюг, транспорт, на котором они прибыли утром, горел как-то медленно и лениво. Горели на палубе торпедные «торникрофты», которые так и не успели выгрузить, горели в трюмах ящики с оружием, горели надстройки. Пламя отражалось в черной воде, столбом поднимался пар над кораблем.

Гостиница пробуждалась от топота и криков. В окно Щепкин видел, как из нее плотной группкой вышли англичане в своих неизменных зеленых плащах и, остановившись, молча и угрюмо стали смотреть на пожар.

Леон влетел в номер, сонный, сказал растерянно:

— Слышь, Даня, говорят, гробанули кораблик! Подожгли!

— Ну что ты, Ленечка! — спокойно ответил Щепкин. — Кому это нужно?

Назавтра угрюмый Черкизов сказал, что аэропланы и прочую технику они будут принимать в Новороссийске: в здешнем порту слишком неспокойно,

В ту зиму в Астрахани трамваи не ходили. Ревком запретил сеансы в иллюзионах, отключил уличное освещение. Городская электростанция работала несколько часов в сутки на остатках бакинской нефти, случайно сохранившейся в баках на нефтескладе. За употребление электрических люстр в домах буржуазии карали строго; разрешено было иметь на комнату одну электролампочку в двадцать пять свечей. Ток давали с семи до одиннадцати вечера. После этого город погружался во тьму, только злые ветры свистели по заснеженным улицам.

Но был в астраханском трамвайном депо один моторный вагон с большой прицепной платформой, который не подчинялся общему запрету.

Каждую ночь около трех часов только для него подавалось напряжение по одной из линий. Рассыпая от дуги синие искры, без звонков, выкатывался он из ворот депо и полз по рельсам, громыхая на стрелках, к казармам, которые в те дни превратились в один огромный лазарет для сыпнотифозных.

Санитары, сизые от холода и голодной хлебной нормы в полфунта, грузили на платформу умерших за день. Скорбный груз укрывали брезентом, трамвай натужно трогался, тащил платформу на окраину, к ямам, в которых смерзлась негашеная известь. В купеческих особняках, слушая скрежет трамвая, злорадно вздыхали: «Сызнова везут красных… Туда им и дорога…»

На рабочих окраинах женщины выходили из ворот, плакали.

В одну из ночей в конце января телеграфист в штабе фронта отстукивал открытым текстом доклад в ставку, в далекий Серпухов: « Наступление, удачно начатое одиннадцатой армией, не удалось по причине эпидемии сыпного тифа, уложившей в госпитали до шестидесяти тысяч человек… »

Скрежет одинокого трамвая, прошедшего под окном, отвлек его от смысла передаваемых фраз, он стучал привычно и машинально, не вдумываясь. И только, когда трамвайный лязг утих, вчитался в текст: «…Перебросить для помощи отступающим войска из Астрахани по двум направлениям, через Яшкуль и Святой Крест или Лагань и Кизляр, в настоящее время невозможно по причине 400-верстной степи, без воды, населенных пунктов, крова и этапов вообще. Движение войсковой части в степи — верная гибель. Даже получив подкрепление из центра, мы лишены возможности перебросить таковые до весны, пока не установится морское сообщение. Подвоз патронов и обмундирования весьма тяжел… »