Вадим Чернов - Королевский краб

— А ты все толстеешь, Настя, — продолжал говорить ей Игнатьич. — Я же тебя помню тоненькой. Такая была славная морячка.

Это он ей говорил не первый раз, может, сто раз она слышала такое и давно привыкла, не обижалась, хотя обидно слышать про то, что она толстеет и выглядит гораздо старше своих тридцати пяти лет. Но разве легкой была ее жизнь, разве могла она следить за собой со старанием береговой женщины? На берегу и работа полегче, и парикмахерские на каждом углу, и кремы разные, и в одеждах праздничных чаще бываешь. А в море — это в море, тут и от платья можно отвыкнуть, когда все время приходится быть в брюках или в шерстяных шароварах — в них удобнее работать и теплее. Праздников же и выходных в море не бывает, одни, как говорится, трудовые будни, как в поле во время уборки урожая.

«Отчего они сегодня последние? — думала женщина, пристально всматриваясь во мглу. — Ведь знает он, что я всегда так волнуюсь».

Конечно, знал это Карпович и редко приводил бот на базу последним, обычно одной из первых возвращалась «семерка», но далеко не ради спокойствия Насти, а по той причине, что старшина старался дать ловцам как можно больше времени на отдых. На пределе человеческих возможностей можно работать два-три дня, неделю, а путина длится несколько месяцев, и тут очень важно следить за тем, чтобы люди не выбились из сил, не работали попусту.

Было что-то около пяти часов по местному времени, а казалось, что уже наступают сумерки. Это усиливало тревогу Насти, хотя она знала, что до вечера еще далеко. Здесь ночь начинается поздно, часов в десять.

— Управится, — бодро сказал старик, — чего ты, дочка?

Настя медленно обернулась к Игнатьичу и сквозь слезы стала сбивчиво говорить, что у нее сегодня необычайная тревога, что, видно, быть беде, это чувствует ее сердце.

— Дела, дела, — растерянно произнес старик, бросая шланг на палубу, и стал неуклюже гладить голову женщины ладонью, пристальнее, чем до этого, посмотрел на море, которое гудело, тускло кипело волнами, вздымавшимися все выше и выше. Над волнами низко неслись темные тучи, из-за них видимость была плохая. Иногда тучи сталкивались, яростно клубились и словно падали в воду, и тогда там, вдали, вспыхивали огненные зигзаги молний.

— Говорят, вы от сына получили письмо? Что он пишет, Феденька ваш?

А в это время побледневший завлов докладывал капитану, что «семерка» вышла на связь и сообщила о перебоях в работе мотора и что «Абаши» рядом нет. Траулер тоже, если верить локатору, находится в том же районе, однако «семерку» пока не нашел.

Илья Ефремович внешне спокойно выслушал завлова, затем обернулся к штурману и спросил, далеко ли до «семерки»? Штурман, взглянув на экран локатора, отвечал, что от плавбазы до бота меньше трех миль и что два других траулера на подходе к «Абаше», а четвертый траулер мористее, дальше всех от «семерки».

— Объявить тревогу и начать всем судам поиски мотобота, — приказал капитан и подумал о том, что обычно беда одна не приходит. Но не это его тревожило больше всего. Илья Ефремович был из тех людей, которые боятся не самой беды, а того, что она может быть неожиданной. Однако Илья Ефремович усилием воли подавил в себе тревогу, и мысли его потекли в ином направлении. Он подумал о том, что надо доложить руководителю экспедиции о терпящей бедствие «семерке» во время капитанского часа. Капитанский час начинается в шесть часов вечера, в эфир выйдут все краболовные флотилии. Если траулеры не найдут «семерку» к этому времени, будет очень плохо. Тогда все суда, находящиеся в районе острова Птичий, каждый час в отведенные три минуты молчания начнут особенно тщательно прослушивать эфир в надежде услышать маломощную радиостанцию мотобота и, быть может, звенящий, как крик о помощи, международный сигнал.

Гигантская зыбь пришла в Бристольский залив после обеда. Она мерно качала суда, поднимала и опускала могучие плавбазы с удивительной легкостью, словно они были игрушечные. Когда траулеры или маленькие сейнеры попадали в ложбину, за валами, за хребтами мрачной воды не выглядывали даже мачты. Но проходило несколько секунд, и вот показывались на гребне нос, полубак и, наконец, целиком показывалось все суденышко, которое в то же мгновенье, задрав корму и отчаянно вращающийся на воздухе винт, как бы падало в новую пропасть, стремительно скользило вниз и снова пропадало с поля зрения.

А ветра почти не было.

Евгений Михайлович, которого поселили в представительной каюте, сидел на диване, закутавшись в халат, и еле подавлял в себе тошноту. Он всегда плохо переносил качку, особенно такую: монотонную, изматывающую всю душу своим тупым однообразием.

«Хлипкий я моряк», — думал начальник крабофлота, искоса поглядывая на своего собеседника — старшину Семеныча, который никак не реагировал на качку, как гора возвышался над дюралевым тонконогим стулом, прикрепленным к палубе по-штормовому — растяжками. От старшины веяло спокойствием и силой. И всегда он был таким, сколько знал его Евгений Михайлович. Ну, сегодня ясно, старшина почти не устал, потому что рабочий день перебил зыбь. Но Евгений Михайлович не один раз видел старшину и после того, как он работал сутками без перерыва. Однажды было такое дело в Охотском: ловцы четырнадцать часов били краба, а потом вернулись на плавзавод, и отдыхать им не пришлось. Распутчики их мотобота окончательно зашились с сетями. Груды безнадежно запутанных сетей лежали на вешалах, а около них шевелились, как сонные мухи, распутчики. Аннушка — бригадир распутчиков — со слезами бросилась к старшине: «Мои, Семеныч, на ногах уже не держатся, и завтра ставить будет нечего». Старшина велел Аннушке сварить ведра два кофе и поставить их на вешалах, и пришел на помощь со своими ловцами. Все пили кофе полулитровыми кружками и работали до двенадцати ночи. Иногда кое-кто засыпал на ногах. Кончились, значит, у человека силы. Таких отправляли на отдых раньше, а в двенадцать ночи разошлись по каютам все, кроме Семеныча и Аннушки, которые трудились до утра, — и все сети были распутаны, аккуратно набраны, кроме двух битков. Утром неунывающий старшина разбудил своих ловцов и вышел с ними в море.

— Железный ты мужик, — с искренним восхищением сказал Евгений Михайлович. — Впрочем, у вас тут все подобрались такие. Что в ловецком, что на обработке!

— Точно, — охотно подтвердил старшина, — ловить с нашими можно!

— Пожалуй, вы по крабофлоту будете первыми в этом году.

Старшина закрутил головой.

— Не кажи, Михайлович, гоп…

— В августе, после путины, скажешь сам.

— Тогда могем.

— Ты осторожничаешь, Семеныч. Отчего так?

— Другие ведь не лыком шиты. Могем мы, а могет Ефимов…