Андрей Скалон - Панфилыч и Данилыч

Но в постановлении этом заключалась не только судьба ста тонн орехов, но и судьба всего задуваевского участка и, соответственно, судьба заведующего этим участком Ефима Даниловича Подземного. Участок в Задуваеве надо закрывать и открывать новый – в Золотоноше. Бухгалтер покачал головой.

– Не продаст Ефим Данилыч свой дом. Окопался он в Задуваеве. Уволится от нас. Семья. Дочь разведенная – раз, своим домом живет в Задуваеве. Сына он метит в задуваевский магазин, вот-вот приедет сын-то, а он ему уже соломки подстелил, – два!…

План по пушнине не пострадает от передачи этой тайги Тарашету. Юридически решение входит в силу с января будущего года, до того времени шунгулешцы имели право охотиться на этой территории, а охотились там три человека: Шемяка, уже вычеркнутый из штатных охотников, да еще краем заходили туда напарники – Ухалов и Ельменев.

– Петру Панфилычу Ухалову теперь трава не расти, сезон отходит, и на пенсию, – сказал Баукин.

– Крепкий старик, – удивился охотовед.

– По-фронтовому, у него ведь ранения еще.

Баукин хоть и ловок был на выдумки своим бухгалтерским умом, а в целом воспринял облисполкомовскую бумагу как еще одно доказательство приближающегося всеобщего краха охотничьей отрасли хозяйства.

– Все равно, – закачал он головой, пессимистически улыбаясь, – пахать здесь будут. Сведут тайгу на целлюлозу и пахать будут. Вот и охотники кончаются. Отсталая отрасль. А вас на нее в институте учат… До вас-то был охотовед, Карасев. Про людоедов говорил. Вот, мол, внуки будут слушать про нашу охоту, как мы бы про людоеда старого, отсталого какого-нибудь. Так, мол, и охота вся – такая же дикость физическая для цивилизованного человека…

– Ему очки на лекциях заклеивали. Карасю-то вашему. Знаю я его по институту, спал напроход.

– Да уж, не умен был, что верно, то верно, а только, Федор Евсеич, оно и дурачку видно, что охотники нынче не те пошли.

– Да в чем разница? Вон какие мастера!

– Мастера. Это правильно. А вот за тайгу не держатся, не своя она им. Чуть чего – уедет, завербуется, думать забудет про Шунгулешские тайги. На ГЭСы, на заводы, в комбинаты. А у стариков была одна дорога – в тайгу. От нее никуда. Они и умирали в тайге. Дождется сроков своих и умирает там. Сколько случаев было.

– Вы раньше этим и пользовались, что охотнику некуда податься. Не нравится вам грамотный охотник? Этому надо условия создавать, чтобы ему выгодно было, чтобы уважение!

– Создавай, Федор Евсеич, чего кипятисся, создавай! Ты теперь вот почти директор, тебе и карты вруки. Создашь – позовешь!

– Дальше надо смотреть, в будущие года!

– Далеко смотреть – спотыкаться будешь.

– Споткнемся – поднимемся.

Поднимайтесь, спотыкайтесь, кто не велит, а мы – на пенсию!

Букин с вечной своей улыбочкой пошел к себе вбухгалтерию, за фанерную стенку.

Вот ведь привычка у человека: натянет этакую улыбочку – и сразу он всех умнее! Романтики же ни на грош! Одна ползучая практика, мышиное копание – сметы, отчеты! Ни с одним директором не поссорился, но ни одного и не поддержал… Талейран! Пусть идет само собой! А до пенсии тебе, товарищ Баукин, семь лет еще, по документам, полторы пятилетки! А вот такие настроения! И этот Карась тут сидел разлагал!

Можно было посмеяться над Карасем, лентяем и разложенцем, но в глубине души беспокоило Балая ощущение, что и сам-то он вовлечен в оборот таких дел и событий, на которые повлиять не может, при всех благих усилиях, – все вокруг совершается само собой, а лучшее, что он может сделать теперь же, – не какое-нибудь генеральное нововведение, а добыть для вывозки орехов транспорт, гужевой и автомобильный; и в этом ему не поможет ни образование, ни правильная теория, и все сведется здесь, у этой цели, к той же самой ловкости, какую накопил за долгую жизнь бухгалтер Баукин.

Федор Евсеич Балай вздохнул про себя и потянулся к телефонной трубке, молча пережидавшей его внутренние терзания.

Слава человеческая… Слова, которые говорят о человеке?

Говорят о человеке – его славят. Вроде бы тень от дерева: большое дерево – больше тень.

Так вот о Кирше Князеве, вскользь упомянутом в разговоре охотоведа Балая и бухгалтера Баукина, живет по Шунгулешу изустная слава. Сейчас она в такой форме, что еще неизвестно, может быть, со временем она будет забыта, затенена чьей-нибудь более громкой славой, а может, обогатится доброхотными прибавлениями и выльется в миф, в легенду, в предание…

«Князь-то? Князь большим охотником был по Шунгулешу, все его знали. Где ни коснись – везде Князь прошел, везде побывал.

Семья-то? Как не быть, была и семья. А теперь один, то есть как волк. Вернулся уж много после войны, ни жены, ни детей. Погодки у него были, кажись. Мать у них, значит, заболела шибко, потом вроде корова пала… Недогляд, как же. Правильно… Сразу и девочки следом заболели за ей. Так и померли все: сначала мать, правильно, а возле нее и девочки.

Хватились вроде соседи-то, помогать, но поздно, попростывали девочки. Своей беды было – не расхлебаешь.

Приходит Князь. Заводи новую семью, вдовы есть, есть и девки. Мужик еще в соку, охотник известный, пушнину нашивал – люди смотреть сходились. Рысей один живьем ловил. Правильный мужик.

А он жену любил и запил. Дом у него сгорел в запой, самого едва вытащили. На снегу лежит, рукой помахиват: гори оно, дескать, прахом. Проспался – в заготконтору, аванс получил, обмундировался, и в тайгу. Больше уже в деревне не жил. Не мог среди людей. Бабы его не забавляли – к ним он спокойно, а вот детей видеть не мог – запой случался.

Охотился он тогда на Талом. Вот мы, которые говорим – Талый, а другие – Теплый. Это одно и то же – солнопешная покать Шунгулешская, ха-арошие места… Теперь считается уже ухаловская тайга, бывшая князевская-то.

Собак Князь навел, не то пять, не то шесть. Собачник! Говорят, правильно, собаками вроде и медведей давил. Они его держат, а он прирезават… Не знаю уж, правда, нет ли, врать не буду, но железный мужик, с него станет.

Смелый был, пока не остарел. С рысями, брат, тоже не шутка, живую-то брать. Хорошо их принимали в Зооцентр.

Или вот еще, по гостям любил ходить… Сидишь в зимовье – валит со всей сворой по тропе. Веселый был в тайге: «Мы от вас подвигов ждали!» Товарищ верный, в соседях с ним хорошо было. Всю тайгу нашу знал, всю рыбалку по нашим рекам… Правильно, всегда посоветует, куда подаваться: где зверь, где белка. Придет это в гости да еще плашки по пути пересмотрит. Иди, говорит, хозяин, наловилось у тебя, понападало! Смеется. В поселок выйдет – зверь, не человек, да еще пьяный, а в тайге веселый, ей-бо!

Участок обрабатывал – на пятерых! Ох и агромадный был участок! Стояли у него там четыре зимовья, он и пановал. Передовик числился. Что ж, правильно… своим одним хребтом тайгу поднял. Ну, тут хорошие люди и подсмотрели. Удобная тайга, уж такая удобная… Поляков-то с Ухаловым. Эти, значит, сообразили, обделали. Ухалова Петьку, Петра-то Панфилыча, сам Князь и отогрел на груди, как гадюку. Отводят им вдруг участок так, что треть князевской тайги по Юшкевичев ключ имя попадает с двумя избушками его.