Александр Листовский - Калёные тропы

— Говори дальше, — приказал Митька, опустив руку. — За что поселок спалили?

Алешка всхлипнул; размазывая слезы по грязному лицу, начал тихо рассказывать:

— Как кадеты заладили отступать, наши шахтеры хотели по ним ударить. Оружие подоставали. Я тоже батину винтовку вырыл, им дал. Дядя Егор бомб понаделал. А кадеты дознались, кого саблями посекли, кого с винтовок. А потом, как убрались, давай с орудий по поселку палить. Весь народ поразбежался. А я с бабкой Дарьей, — она теперь у нас живет, — в погребе сидел… Ох, и плохо было! — Алешка вздохнул с лихорадочной дрожью. — Митька, а ты чего один?.. Ну, чего молчишь? Где батя наш?

Страшным усилием Митька сдержал готовые брызнуть слезы. Он ласково посмотрел на Алешку и погладил его вихрастую голову.

— Давай сядем. — Он сел на скамейку и посадил брата рядом с собой. — Батя, — сказал он, помолчав, — занятый сейчас. Он при Семене Михайловиче.

Алешка доверчиво посмотрел на брата. На его ввалившихся щеках вспыхнул румянец, мокрые глаза заблестели.

— При Буденном?

— Ага. Отлучаться ему никак не можно. Там первое дело быть всегда наготове, — авторитетно говорил Митька, а сам думал: «Матери нет… Никогда не увижу…»

— Он что, командиром? — спросил Алешка, тронув его за рукав.

— Командиром.

— И саблю носит?

— Носит.

— И эти… как их… у него тоже есть? — показал Алешка на шпоры.

— Шпоры?

— Ага.

— А как же!

Алешка слез со скамейки, присел и худой черной рукой позвенел колесиками репейков.

— Митька, а Митька!

— Чего?

— Возьми меня с собой, Митька… а? Верно, возьми. Я вам с батей помогать буду. Эти вот шпоры чистить буду. Гляди, какие они у тебя ржавые да грязные.

Митька нежно посмотрел на него и, поиграв вспухшими желваками на скулах, заговорил убедительно:

— У нас маленьких не принимают. Ты уж поживи пока с бабкой Дарьей. Я вернусь. Тогда заживем по-другому. Жизнь-то какая будет! Тогда всем будет дорога открыта. И я вот выучусь и тебя выучу. Ты у меня инженером будешь… А за мать я отомщу…

— Эва! — Алеша усмехнулся сквозь непросохшие слезы. — Что ты все врешь-то? Разве тебя, такого большого, в школу возьмут?

— Да разве я, глупенький, в вашу школу пойду? Я на командира учиться буду.

Алешка с сомнением посмотрел на брата.

— Чудно́, — сказал он, усмехнувшись.

— А где бабка Дарья? — спросил Митька.

— За картошкой пошла. У нас есть нечего.

— А ну, иди сюда! — спохватился Митька.

Они подошли к лошади. Митька разамуничил торока.

— Держи!

Он стал вынимать из переметной сумы и класть на протянутые Алешкины руки хлеб, консервы и еще какие-то свертки.

— Ой, Митька, где ж ты все это набрал? — удивился Алешка. — А это чего в банке-то?

— Какава, — важно сказал Митька.

Потом он достал новую суконную гимнастерку с иностранными гербами на пуговицах и, подавая ее брату, деловито сказал:

— А эту на хлеб сменяете. Меньше двух пудов не берите. Хорошая гимнастерка. У самого Деникина взял. Ну, донесешь?

Вдали прокатилось несколько пушечных выстрелов.

— Кто это, Митька? — спросил Алешка с опаской.

— Наши. Беглым кроют… Ну, мне пора!

Он нагнулся, крепко поцеловал братишку и, повернув его, легонько толкнул в спину.

Когда Алешка, свалив все подарки кучей на стол, выбежал на улицу, чтобы еще раз взглянуть на брата, он увидел только быстро мелькавшие конские ноги и черные крылья развевавшейся бурки.

Вот всадник проскакал в конец улицы, свернул вправо и, широким прыжком махнув через канаву, скрылся за поворотом.

На Петроградских кавалерийских курсах ждали приезда инспекции. Первым эту новость принес еще третьего дня курсант Тюрин. С мальчишески возбужденным лицом он, как бомба, влетел в эскадрон и, споткнувшись на ровном месте, крикнул товарищам:

— Ребята, Забелин к нам едет!

Курсанты, — многие уже спали, — зашевелились. Помещение эскадрона наполнилось гулом и жужжанием голосов.

Курсант Дерпа, человек огромного роста, прозванный Копченым за смуглый цвет кожи, приподнялся на локте и спросил у соседа по койке:

— Это кто ж такой Забелин, милок?

— А ты разве не знаешь, Копченый? — удивился сосед. — В германскую войну дивизией командовал. Он в прошлом году к нам приезжал… Сейчас инспектором.

Дерпа хотел еще что-то спросить у товарища, но тот быстро вскочил с койки и, накинув на плечи одеяло, побежал к Тюрину, который что-то рассказывал обступившим его курсантам.

— Ну да, я стоял как раз возле начальника курсов, когда дежурный принес телеграмму… Что? Вру? Да с места мне не сойти, если вру! Какие вы чудаки, право, ребята… Есть еще новость, — говорил Тюрин. — Получен приказ выдать курсантам старую форму гвардейских гусар. Завтра едут на склад.

Курсанты, в основном петроградская рабочая и учащаяся молодежь, с интересом приняли оба известия. О Забелине многие были наслышаны, и всем хотелось увидеть его. Множество разговоров и толков породило также сообщение о гусарской форме. Большинство видело такую форму лишь на портрете Лермонтова, который кончил эту самую кавалерийскую школу в 1835 году и служил в гвардейских гусарах. Поэтому многие, накинув шинели, тут же пошли смотреть на портрет, чтобы на месте разрешить возникшие споры. Оставшиеся пустились в разговоры о Забелине.

Тюрин, смуглый черноглазый курсант с тонким носом горбинкой, на вид совсем мальчик, стоя посредине толпы, говорил низенькому, с небольшими усами товарищу:

— Все же я никак не пойму, что заставило Забелина пойти вместе с нами?

— А что?

— Так ведь он был генералом при старом режиме.

— Что же из этого, раз он честный человек, патриот.

Тюрин с сомнением пожал плечами:

— Так-то оно так, понимаешь, но все ж таки он — генерал.

— А Николаев?

— Какой Николаев?

— А ты разве не знаешь?

— Не-ет.

— Тоже ведь боевой генерал. Он командовал бригадой в седьмой пехотной дивизии. Попал к Юденичу в плен, когда мы отступали на Петроград. Тот ему дивизию предложил. А Николаев говорит: «Нет. Я сознательно с большевиками пошел». Ну и повесил его Юденич в Ямбурге. А как вешали, он и говорит: «Вы отнимаете у меня жизнь, но не отнимете веры в грядущее счастье людей».

— Ну? Так и сказал?

— Слово в слово… Так что, значит, разные среди них есть. Я бы такому честному командиру памятник во какой поставил.

— А что? И поставят, — подумав, сказал Тюрин.

— По местам! — крикнул дневальный. — Дежурный идет!