Наум Фогель - Главный врач

— Стельмах! — громко позвал Корепанов.

Стельмах вздрогнул. Он увидел Алексея. Быстрым движением сбросил ремень, положил баян на табурет и, отстраняя назойливого толстяка, пошел к столику, за которым сидел Корепанов.

— Алексей Платонович! Товарищ начальник!

Они поздоровались.

Столик к этому времени освободился, официант убрал посуду.

— Садись, Яша, — предложил Алексей и попросил официанта принести ужин на двоих и бутылку вина.

— Быстро! — добавил Стельмах.

Официант метнулся к буфету, тотчас же возвратился с бутылкой и заработал штопором.

Алексей налил бокалы.

— Выпьем за встречу, Яша!

— За такое дело можно и выпить.

Стельмах ел и все время говорил.

— Я мог думать о чем угодно, только не о том, что встречу вас. И вдруг появляется Алексей Платонович и кричит: «Стельмах!» С ума сойти можно. А где Анна Сергеевна?

— Ее нет… — тихо произнес Корепанов.

Яша несколько секунд молча смотрел на Алексея, потом ударил себя кулаком по колену. Смуглое подвижное лицо его исказилось.

— Такого человека!.. Как же вы не уберегли ее, Алексей Платонович?

— Не надо об этом, Яша.

Стельмах понимающе посмотрел на него, помолчал немного и сказал тихо:

— Давайте выпьем еще по одной, Алексей Платонович.

Они выпили.

Алексей внимательно присматривался к Стельмаху. «Почему он кажется мне каким-то другим? А может быть, это из-за волос. В госпитале он был острижен, а сейчас вон какой чубище — черный, с чуть заметной синевой, слегка вьющийся. А может, этот рубец — через правый висок от глаза к уху? Раньше его не было».

Алексей спросил, откуда шрам на виске.

— Это — уже под Берлином, — ответил Стельмах. — Мне везет, как утопленнику. Хотел посмотреть Берлин — не довелось. Хотел с Гитлером поговорить — опять не удалось: отравился собака.

Подошел официант. Директор просит Стельмаха вернуться на эстраду. Надо играть.

— Скажи ему, пускай он сегодня сам играет, — зло ответил Яша.

— Почему ты здесь? — поинтересовался Корепанов. — Я помню, ты мечтал вернуться в Одессу.

— Долго рассказывать…

— Но все-таки?

— В Одессу мне никак нельзя.

— Почему нельзя? — удивился Корепанов.

— Там у меня очень много родни и очень много знакомых.

— Разве это плохо?

— Когда ты не хочешь, чтобы тебя видели вот на такой эстраде, с баяном, — плохо…

Алексей налил еще вина.

— Пей.

Стельмах проглотил слюну, потом решительно отодвинул бокал.

— Нет, не буду.

Когда люди не хотят почему-либо пить, они говорят «не хочу».

Стельмах сказал «не буду»…

— Неужели ты не мог найти себе другую работу, Яша? Ты ведь говорил, помню, что слесарь хороший и электрик тоже.

— И механик, между прочим, — добавил Стельмах. — Последние полгода на войне я танки ремонтировал. И за это меня опять к ордену представили.

— Так в чем же дело, Яша? — недоумевал Корепанов.

— Вы, наверное, думаете, что мне очень нравится сидеть здесь, смотреть на рожи этих торгашей и по их заказу играть «купите бублички»? — спросил Стельмах. — Как бы не так. — Он замолчал, ожидая очередного вопроса, но Алексей тоже молчал. — Вот вы говорите, что у меня много специальностей. Правильно. Я и слесарь-механик и электрик. А если раздобуду инструменты, смогу и часы ремонтировать.

— Так в чем же дело? — в который раз повторил свой вопрос Корепанов.

Стельмаху, видимо, нелегко было говорить. Он хмурил брови, тер лоб, смущенно поправлял гимнастерку и опять тер лоб. Наконец решился:

— Вам я скажу, Алексей Платонович. — Он наклонился вперед и продолжал, чуть понизив голос — Понимаете, Алексей Платонович, мне нельзя по вечерам оставаться самому. Такое в голову лезет… Это — после контузии. И потом… Я стал пить. Я иногда так набираюсь, до потери сознания. И самое главное — я ничего не могу поделать с этим. — Он опять помолчал немного. — Вы думаете, я не пробовал работать? Пробовал. И электриком, и слесарем, и комендантом в общежитии. Мне платили хорошо. Но что, если получки хватает всего на два-три вечера? А тут… — Он вынул из кармана скомканные бумажки и показал Алексею. — Кроме того, здесь еще и подносят иногда…

— Видел, — сказал Корепанов.

Опять подошел официант и передал распоряжение директора идти на эстраду.

— Скажи ему, чтобы он шел к чертовой матери! — уже с раздражением произнес Стельмах и взялся было за стакан, но тут же убрал руку.

Официант ушел. Вместо него опять появился бритоголовый. Он очень извиняется перед товарищем офицером, но нельзя лишать людей музыки. Люди хотят музыку.

Стельмах со злостью рванулся к нему.

— Сиди, Яша, — удержал его Корепанов и повернулся к бритоголовому. — Это мой фронтовой товарищ, — произнес тихо, но внушительно. — Однополчанин. И нам нужно поговорить.

— Фронтовой товарищ? Это я понимаю, — пьяно закивал толстяк. — Я тоже — фронтовой товарищ и тоже однополчанин. Ну, конечно, раз нужно поговорить… Т-шшш!.. Я ухожу.

И он ушел, ретируясь задом, прижав руки к груди и низко кланяясь.

— Послушай, Яша, — сказал Алексей, когда бритоголовый отошел. — Я сейчас назначен главным врачом крупной больницы. Нам нужен электрик. И слесарь-механик нам тоже нужен. Короче, нам нужен такой человек, как ты. Я тебе оставлю адрес, если надумаешь…

Он полез в карман за блокнотом и уже собирался было писать, но Стельмах положил свою ладонь на его руку.

— Одну минуточку, Алексей Платонович: мне надо поговорить с хозяином… Между прочим, порядочная сволочь.

Он ушел в соседнюю комнату и вскоре вернулся в шапке-ушанке и короткой солдатской шинели, затягивая на ходу ремень. Потом захватил баян и подошел к Алексею.

— Когда поезд?

Алексей посмотрел на часы.

— Через полтора часа.

— Этого хватит, чтобы собраться.

— Очень хорошо, — сказал Корепанов. — Вдвоем в пути — всегда веселее.

Когда Алексей вернулся из Киева, города было не узнать. Его припорошило снегом, и потому все — и дома, и деревья, и скверики — все, все выглядело как-то по-иному — чище, торжественней. Даже развалины и те не бросались в глаза.

Алексей устроил Стельмаха в гостинице и, заскочив в здравотдел, направился в больницу.

Ульян Денисович представил ему завхоза, коренастого человека в добротном чуть повыше колен полушубке и смушковой шапке. Голова его и формой своей, и кирпично-красным цветом лица напоминала большую луковицу. Вот почему Алексей не смог удержаться от улыбки, когда завхоз протянул ему свою короткую с толстыми пальцами руку и отрекомендовался смешным, срывающимся на фальцет голосом:

— Цыбуля.

— Тот самый знаменитый Гервасий Саввич? — спросил Коваля Корепанов.

— Тот самый, — подтвердил Ульян Денисович.

Цыбуля посмотрел на Корепанова, откашлялся и спросил, обращаясь не то к новому начальнику, не то к Ульяну Денисовичу: