Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

Зато железная рука Василия Рума касалась Жука неоднократно, и чаще всего на молодежных гуляньях, куда Жук, сквернословя, имел обыкновение заявляться настолько пропитанным алкоголем, что казалось, чиркни спичкой возле него — загорится мужик синим пламенем. А было раз, сцепился с ним Василий Рум и на пустынном берегу Сургута, когда Жук волочил по мокрому песку на салик свой богатый улов, а окрестные скалы словно бы еще звенели и стонали от взрыва динамитной шашки, брошенной браконьером в глубокую заводь.

Об этом чуть подробнее. Руму тогда доказать преступление Жука было нечем, «Электрон» немного опоздал к месту происшествия. А далекий гул взрыва не положишь на стол районному прокурору.

Жук вертелся, хрипел: «Уйди! Пымал на удочку. Клев очень хороший был…» И Василий Рум разжал свои крепкие пальцы, которыми было ухватил Жука за ворот. С сожалением покачал головой: «А попадешься ты мне все-таки! У-ух и дам я тебе!»

Николай Полозов кричал с катера: «Эй, поехали! До Шундыкана тянуть еще шесть километров».

Жук погрозил кулаком вслед Василию Руму: «Смотри, капитан ближнего плаванья! Не на шесть километров, а на шесть метров не сплавать бы тебе. Глубина Сургута здеся как раз шесть метров…»

Возвратившись из рейса на Шундыкан в час, когда баян сам просится в руки и меньше всего охота заниматься «жуками», наши друзья решили-таки зайти на квартиру к Понскому и рассказать ему обо всем. Их встретила жена директора в обычном для нее настроении, том самом настроении, которое позволило Понскому назвать новый катер уже известным нам именем, заимствованным из древнеримской мифологии. В руках супруга Понского держала огромного, только что распластанного тайменя. И Рум с Полозовым поняли: им следовало с катера сразу пойти за баяном и потом на поляну, а не сюда.

После этого много дней подряд Жук нигде не показывался. Может быть, он дома пил в близкой его сердцу компании, пропивал оглушенную динамитом рыбку. Может быть, готовился к новому подобному же предприятию. А может быть, и честно плавал по Сургуту, проверяя вешки на перекатах и прочую речную «обстановку». Уже говорилось, что Жук умел жить на грани. И надо было ему иногда по всем правилам отрабатывать положенную по штатному расписанию зарплату.

А «Электрон» между тем свершал свои привычные «ближние плавания» от главной конторы к тем рабочим участкам, куда требовалось подбросить то инструмент или такелаж, то обувь, одежду или продовольствие. И иногда очень срочно. Впрочем, «срочно» — было довольно-таки условным термином, принимая во внимание все ранее сказанное об «Электроне». Но все же такой приказ сразу создавал повышенное настроение у Рума и Полозова, им правилось выполнять срочные задания, а это прямо отражалось и на способностях катера, который в таких случаях шел быстрее, чем рассчитывал Понский.

Одно лишь всегда давалось «Электрону» с огромным трудом: пробиться через порог Орон, длинный, кривой и бурливый, в трех местах пересеченный «залавками» — остро торчащими из воды грудами камней. Даже магическое слово «срочно» оказывалось здесь малодейственным. В борьбе против неистовой силы Орона полезнее были бы высокие «октановые числа» горючего. Но это значит рассказывать сказку про белого бычка…

Кстати, Орон находился довольно далеко от главной конторы, рейсы туда уже не были «ближним плаванием», и, когда в этом возникала необходимость, на штурм порога обычно посылалась стосильная «Фурия».

— Зачем рисковать, братцы? — говорил Понский. — Ну, бывало. Ну, плавали. Ну, ничего не случилось. Ну, а зачем без надобности снова судьбу мне испытывать?

— Так нам-то ведь интересно, — убеждал Рум. — Свою, не вашу, судьбу испытать!

— Хочется, — поддерживал Полозов.

— А мне совсем не интересно. И не хочется, — завершал разговор Понский. — А ваша судьба, между прочим, обязательно потом и на моей судьбе отзовется.

Им трудно было понять друг друга. Молодым казалось, что Понский — бесчувственный, сухой человек. Ему же на самом деле просто шел пятьдесят девятый год, временами чертовски болела печень, и не хотелось выходить на пенсию со свежим выговором. А то, что, будучи юношей, он сам десятки раз смело барахтался в пороге, и на плотах и в лодке, — это у него как-то уже изгладилось из памяти. И если что и осталось — так только тоненькая, самоуверенная мысль: «Но ведь это был я!»

Каждый раз после такого разговора с директором у Рума с Полозовым на катере начинался свой разговор. И тем яростнее и продолжительнее, чем длиннее и спокойней был рейс.

— Давай определим цель жизни! — кричал Василий Рум, натягивая за ухо прядь жестких белокурых волос — Давай разберемся сперва вообще, что это такое — цель жизни?

— Разбираться тут нечего! — возбужденно отзывался и Полоаов. — Цель жизни… Быть человеком! Вот и все. Чего еще больше?

— Ты мне вопросы не задавай. Ты отвечай на мои вопросы. Какая цель в жизни у Андрея Федоровича Понского? Собственное спокойствие, да? Только? Коммунизм он может построить? Или хотя бы искусственный спутник Земли? — бушевал Рум.

— Ничего он не построит, — вторил Полозов. — Разве только курятник у себя на огороде за казенный счет!

Истратив основной жар души на выяснение строительных способностей Понского, они более спокойно начинали последовательное обсуждение проблем международных, хозяйственно-производственных и, наконец, глубоко личных.

Ведущим и в этих спорах оставался Василий Рум. По праву капитана и первого штурмана он прокладывал курс, определял, когда подходила пора поворачивать руль на новую тему разговора. Он задавал вопросы Полозову. И тот обязан был на них отвечать.

— Ты скажи мне, — говорил Рум, начиная обсуждение международных проблем, — ты скажи мне, и чего все-таки эти чертовы капиталисты не хотят всеобщего разоружения? В одной Америке каждый год по пятьдесят миллиардов долларов на вооружение тратят. А населения там сто восемьдесят миллионов человек. Значит, по скольку долларов будет на брата?

Полозов подсчитывал в уме.

— Ну примерно по двести восемьдесят.

— Так это же всех поголовно американцев круглый год досыта хлебом и мясом можно кормить за эти деньги! И все это в дым, на воздух! Идиотство это или не идиотство?

В числе проблем производственных главное место, пожалуй, всегда занимал порог Орон. Во время молевого сплава на его «залавках» то и дело образовывались дикие заторы — кострами громоздящиеся сотни бревен. А когда сгон моля заканчивался и для катеров открывалось вроде бы совершенно спокойное плавание по реке, Орон все равно заставлял быть начеку — в его запутанных ходах даже наиопытнейшему рулевому было недолго посадить свое судно на камни.