Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

Было, конечно, грустно оттого, что прогнил настил моста у Песочной горки, и высыпались стекла на веранде почты, и стали серыми от пыли давно не беленные дома. Но зато город для фронта делал мины. Город сознательно шел на разного рода неустройства в быту, но помогал победе. Ты, Н-ск, приходился шестым номером в минометном расчете: ты делал мины.

Над входом в помещение швейной мастерской еще алело поблекшее от времени полотнище: «Отдадим все силы фронту!» И здесь проходила линия обороны. Здесь шили обмундирование для армии.

А в школе, видать, был устроен госпиталь. Детишки потеснились, чтобы дать место раненым бойцам. Сами же, наверное, учились в две, а может быть, и в три смены.

Чем дальше я шел этими тихими улицами и переулками, тем яснее становилось, что Н-ск так же трудился в годы войны, как и все остальные города, что он сражался за Родину в общем ряду городов.

Стали попадаться первые пешеходы, где-то в переулке прогремела телега. Над Вознесенской горой протянулась розовая полоса зари. Набежал ветерок, встряхнул застывшие листья тополей…

— Здравствуйте! — через дорогу кричала мне женщина и шла торопливо, на ходу размахивая руками.

Одета она была так, как одеваются печники или каменщики: фартук забрызган известкой и глиной, лоб повязан платком над самыми бровями. Она была немолода, мелкие морщины рассыпались по всему лицу, и только губы ее слегка розовели.

— Фу, задохлась я как! — сказала она, поравнявшись со мной. — А я вас давно заприметила, кричала, махала, да вы все не видите. Задумались, что ли? Не узнаете?

— Видел я вас, а где — не помню.

— Ксенией звать. Подруга я Катеринина. Теперь вспомнили?

— Вспомнил. Вы очень изменились, трудно узнать.

— Изменилась? Со стороны, конечно, заметнее. А я, по себе, ровно бы все такая же. Хотя, — и нота сожаления прозвучала в ее голосе, — у меня и седины сейчас сколько хочешь найдется. По годам-то бы и рано еще, — она вздохнула, — да ведь мужа и сына у меня убили, и осталась я одна.

Я молча пожал Ксении руку, крепкую и жесткую от работы. Она прерывисто вздохнула. Помолчав немного, спросила:

— Вы к своим?

Мы оба знали, о ком идет речь.

— Да. Только со стариками-то я не знаком.

— А его самого, Федора Ермолаича, и дома нет, на рыбалку уехал. Устинья Григорьевна с ночевкой в Рубахину ушла, к обеду вернется. Зайдите к ней.

— Зайду обязательно! А вы, Ксения, куда, на работу?

— На работу. Пройдемтесь попутно? Да вот нынче чего-то рано схватилась я. Однако будет еще часа два до начала. Не спится. Вы теперь насовсем?

— Совсем. Хочу здесь устроиться на житье.

— Это правильно, — обрадованно сказала Ксения, — город наш очень хороший.

— Вы мне квартиру подыскать не поможете?

— Квартиру? — задумавшись, переспросила Ксения. — Конечно, у Алексея, как вернутся они, вам будет тесно. Двое стариков у него прибавилось, дети будут. — Она вопросительно посмотрела на меня: — Знаете?

Я наклонил голову.

— Ну, а вам нужна тишина. У меня разве посмотрите комнатку? Если понравится…

Ксения остановилась в нерешительности. И я понял, что она хочет вернуться домой и скорей показать свою комнату, но в то же время боится, не плохо ли в ней сейчас прибрано.

— Я вечером к вам зайду, — сказал я. — Вы где живете?

Ксения назвала улицу и номер дома. И тотчас же, выделывая в воздухе пальцем зигзаги, дополнительно объяснила:

— От Алексея пойдете — сначала направо, за угол, потом налево, потом опять направо, потом, аптеку когда пройдете, еще направо, вроде бы взапятки, тут в третьем доме с краю на левой руке я и живу. У меня вообще-то жиличка одна есть, — как бы извиняясь, добавила она, — только вы не бойтесь: совсем в отдельной комнате, вам не помешает.

Мы шли узкими, поросшими травой переулками. Восток наливался светом. Над Вознесенской горой веером развернулись первые лучи еще невидимого солнца. Осторожно пробираясь меж сверкающих лучей, над лесистым горизонтом поднялось легкое и светлое, как головка одуванчика, облако. Проплыло немного и исчезло, растаяло в глубокой синеве.

Ксения, спрятав руки под нагрудник фартука, рассказывала о каких-то незначащих пустяках. О большом дожде, что прошел над заречной частью города и ни единой каплей не смочил землю в слободе, о мальчишке, которого укусил за пятку пестрый щенок, а мальчишка от этого вдруг стал веснушчатым, о новых табличках с названием улиц, еще о чем-то. Потом остановилась, взяла меня за руку и, словно о самом неотложном и важном, спросила:

— Вы все еще не женатый?

И, уловив в лице у меня недоумение, поспешила объяснить:

— Война, я понимаю. Только и вы уже не парень, паренек, а молодой мужчина. Вам семью надо, жену. Фундамент в жизни надо закладывать. Чего же все так, без крыши над головой жить? И не только ради себя, если хорошо рассудить, — это общее дело, крепкая семья всего народа касается.

— Я только что с поезда…

Ксения отпустила мою руку. Пошла вперед и, поглядывая через плечо, заговорила еще серьезнее:

— Я вам сосватаю. Нет, нет, не отказывайтесь. Постороннему человеку бывает виднее. Я так-то ведь не сваха, этаким не занимаюсь и вообще свах не люблю. Но — могу посоветовать. Жена или муж по характеру — для человека в семье это самое главное. От этого и вся его жизнь потом сложится. Когда согласно друг друга ведут, вперед на пользу общую будут двигаться, а ежели, в тычки — так всю жизнь на месте и простоят, как тина в тухлом озере. Вот хотя бы, к слову, Катерина, как она вам кажется?

— Хорошая женщина. Прекраснейший человек.

— Нет, а я вам скажу по-другому. Женщины — они до единой все хорошие, только дать им развернуться — тоже многое от мужчины зависит. Катерина-то хороша при своем Алексее. А при другом, может, и она бы не такой была. И Алексея она тоже по-своему переделала. Был бы он, может, парень-забулдыга, коли к другим рукам прибился. А у нее характер сильный…

— Ну что вы, Ксения! — я не дал ей закончить. — Катя! Да мягче ее характером вообще трудно человека сыскать.

— Смотря как вы характер понимаете, — возразила Ксения. — А я так всегда вам могу доказать.

— Докажите. Интересно, как вы докажете…

Мы вышли к мосту, поднялись на насыпь. Мимо нас промчалась легковая машина, обдав пылью и сизым бензинным дымом.

— Ну что ж, Ксения? Доказывайте. Я вас слушаю…

— Когда вы с такой придиркой, не буду я вовсе рассказывать.

Лицо Ксении стало сухим, неприветливым. Обида, непонятная для меня, но задевшая, видимо, ее очень сильно, разлилась в глазах, в углах губ. Я невольно подумал: не то что Катюша, над которой трунить и смеяться можно было сколько угодно. Бывало, насупится, наморщит брови, а сама не в силах улыбку сдержать.

Ксения молча пошла вперед, похлопывая крупной ладонью по некрашеным перилам моста. Я приотстал на два-три шага. Так мы спустились с моста и свернули вправо по берегу, где вперемежку с домами тянулись поросшие полынью и лебедой обрывы, в которых было много набросано битого стекла и жестяных консервных банок.