Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

— Ну не знаю даже как серьезно! Я вам стихи в стенгазету буду писать. И нарисую в заголовок будущий город. Вы знаете, я весь его вижу! Хотите, сейчас расскажу?

— Хочу. Только не мне одному. Давайте как-нибудь соберем побольше людей и выступим оба.

— А на работу возьмете?

Алексей Степанович шутливо поднял руки:

— Сдаюсь… Возьмем! — Поглядел на девушку ласково: — Да… Интересная деревня у вас. Все мечтатели…

Нина слегка смутилась:

— Ну, я-то что же… И почему все?

— Может быть, и не все, — поправился Алексей Степанович, сохраняя свою обычную шутливость. — Но еще один, во всяком случае, есть безусловно. Только не знаю, как найти его. За этим, собственно, я сейчас и пришел. Потому и сельсовет мне нужен.

— Так пожалуйста: я секретарь сельсовета.

— Вы секретарь? Что же вы сразу не сказали?

— Да вы же не секретаря, а председателя спрашивали!

Алексей Степанович расхохотался:

— Ловко! Действительно, спрашивал я председателя, Ну, хорошо, товарищ секретарь, а вы не поможете мне найти тут одного человека? Мечтателя…

— А чего искать его! Я всех в своей деревне знаю. Как его фамилия? — сразу становясь строго деловой, спросила Нина.

— Фамилия… Фамилии я не знаю, — развел руками Алексей Степанович. — Ни имени, ни отчества, ничего…

— А как же тогда? Кто он?

— В том-то и штука! Но не будем в загадки играть. Я вам всю историю расскажу, и вы, может быть, догадаетесь. Или подскажете, с кем мне еще поговорить. В общем, так…

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— В тысяча девятьсот двадцатом году Владимир Ильич Ленин создал Государственную комиссию по электрификации России — ГОЭЛРО. Председателем ГОЭЛРО был Глеб Максимилианович Кржижановский, а я тогда подбирал и готовил для него материал. Особенно по Сибири. И вот однажды Глеб Максимилианович передает мне какое-то письмо, а на нем внизу, в уголке, рукой Владимира Ильича помечено… слова я точно не запомнил — «Архиинтересное письмо. Народная инициатива. Передать в ГОЭЛРО». Я прочел. Оказывается, какой-то энтузиаст — мечтатель из Сибири — предлагает построить гидроэлектростанцию на Енисее. Технических обоснований, конечно, никаких, но искреннего чувства в письмо вложено столько, что без волнения невозможно читать. Глеб Максимилианович говорит: «Напишите теплый ответ. Попросите держать с нами связь. Укажите, что на Енисее гидроэлектростанцию непременно построим, только не так скоро». Я письмо это положил в карман и ушел домой. А к ночи так расхворался, что без памяти был увезен в больницу. Выписался почти через месяц, а тут накопились спешные дела, я совсем закрутился и забыл про письмо. А когда вспомнил, полез в карман, — там только одна половинка — начало. Ни подписи, ни адреса, ничего. Куда девалась вторая — ума не приложу. Стыдно мне стало, а Глебу Максимилиановичу я ничего не сказал, не признался. Так и не написал ответ этому человеку. А письмо его — половинка эта — все в папке у меня лежала. И вот, привелось же мне дожить до дней строительства Енисея и самому даже стать его участником. Ну, и решил я отыскать старого мечтателя из вашей деревни, сказать, что сбылись его думы, и извиниться перед ним…

— А почему вы думаете, что он из нашей деревни? — перебила Алексея Степановича Нина.

— В начале письма есть о ней упоминание. Конечно, обиднее всего, что даже фамилию я не запомнил. Вот так, Ниночка, товарищ секретарь сельсовета. Что вы теперь мне скажете? На кого это похоже? Кто здесь из стариков есть такой мечтатель?

Нина задумалась. Прикусив верхнюю губу и навивая на палец прядку волос, она перебирала в памяти всех стариков из ее деревни, бормоча вполголоса фамилии, имена.

— Нет, — покачала она головой, — такого не знаю. Кто же это мог бы быть? Надо походить по деревне, поспрашивать. А письмо это не с вами? — вдруг спросила она. — Может быть, по почерку угадаю. Я ведь в деревне всех знаю, кто как пишет.

— Ну как же! Письмо это со мной, нарочно захватил я, — сказал Алексей Степанович и расстегнул планшет, — вот оно.

Нина взяла пожелтевший от времени листок бумаги. Всмотрелась в выцветшие строки, вздрогнула, испуганно взглянула на Алексея Степановича и опустила руки. Листок, кружась, полетел на землю.

Нина глядела на все еще сияющую над хребтами многоцветную радугу, на реку, уходящую могучим потоком вдаль…

— Это писал мой папа, — тихо сказала она.

С тонким стеклянным звоном рушатся на берегу льдины. Вода плещется в железный корпус парохода, журчит, разбиваясь о якорную цепь. Идет только десятый час вечера, но темно, хоть глаз выколи. Плотные тучи еще с полдня окутали все небо, низко легли над Енисеем. Дует теплый южный ветер, несет с берега возбуждающе острые запахи весны: горящей где-то прошлогодней травы, набухающих почек тальников и черемухи, освобожденной от снега, но еще дышащей холодом земли. Молчавшая добрую половину года река теперь не может наговориться.

Не каждый человек способен понять этот разговор. Но Алексей Артемьевич Баженов стоит, облокотись на поручни капитанского мостика, и слушает, слушает, улыбаясь в обвислые, прокуренные усы. Он понимает, о чем говорит Енисей. Баженову впотьмах не видно ничего, но он по шороху мелкой гальки, увлекаемой течением, по чмоканью волн, подобравшихся под выброшенные на берег льдины, знает, что вода в реке прибывает очень быстро. Хорошо! Это очень кстати. Открывать первый путь по реке ведь приходится, когда на перекатах нет еще ни бакенов, ни вешек.

Баженов снимает фуражку и так стоит, подставляя лысеющую голову влажному теплому ветру. Весна, весна! Наконец-то и здесь, на Севере, снова весна…

Ему вспоминается злой осенний день. Колючая снежная крупа больно сечет лицо, а руки стынут даже в меховых перчатках. Енисей лежит перед ним широкой белой лентой — от берега и до берега движется толстая, густая шуга. С бортов парохода свисают ледяные сосули, каждую каплю воды мороз схватывает на лету. Глухо стучат плицы колес, перемешивая и отбрасывая назад жесткую ледяную кашу. И кажется, вот-вот машины в изнеможении остановятся, крикнут: «Мы больше не в силах. Довольно!» Надо пройти всего девятнадцать километров, но на это уходят полные сутки…

Алексей Артемьевич оглядывается. Впотьмах не видно, ничего. Но он угадывает стоящий позади парохода крытый паузок, груженный тяжеловесами, важным грузом, тот самый паузок, ради которого, чтобы успеть завести его в безопасное место, пароход пробивался осенью через схватывающийся льдом Енисей.

На щеку Баженова упала крупная капля дождя. Первая в эту весну. Он бережно стирает ее тыльной стороной ладони и подставляет щеку ветру, ощущая на гладко выбритой коже лица приятный холодок. Потом он шевелит кончиками пальцев свои широкие кустоватые брови — «растут и растут!» — и трет веки глубоко посаженных глаз. О них кто-то из матросов пустил меткое словечко — «телескопы». Алексею Артемьевичу и самому это понравилось. А что же, действительно так: и по виду своему, и по силе зрения. Жену его, Нину Степановну, однажды спросили: «Какого цвета у твоего Алексея глаза?» Нина Степановна сказала: «А я и не знаю. Их никогда не видать, они у него далеко запрятаны».