Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Что заслужила, то и получила! — опустив кулаки, сказал Аникей, готовый пойти на мировую, тихо добавил: — Чего между своими людьми не бывает, Нюша! Не твой бы поганый язык, никто б и не догадался брать назад своих коров!..

— А я ничуть не каюсь, что сказала тогда людям правду! По крайней мере, меня теперь за человека считать стали!

Аникей не успел ответить, а Нюшка уже схватила с вешалки жакетку и хлопнула дверью.

«Зря я с нею так, — с запоздалым сожалением подумал он. — Может, последнюю нитку порвал, и уже не свяжешь… И зачем себе лишних врагов плодить? И так вся деревня против… А эта теперь как пойдет трепаться, не остановишь, под замок не посадишь… Нет хуже, когда баба, с которой ты спал, начнет славить тебя!»

Он понимал, что уход Нюшки не походил на очередную их ссору, немало случалось всяких обид и размолвок за эти годы, нет, это походило на конец, и вела она себя так потому, что больше не считала его сильным, способным устоять в новой драке.

Он бродил по боковушке сторожихи, разглядывая убогое ее убранство, брал в руки Нюшкины безделушки — нитку бус на комоде, черного гипсового кота со щелкой на спине. Порывшись в кармане, бросил в эту копилку три монетки — слышно было, как стукнулись о пустое дно. Немного, видать, накопила…

Дохнув на лампу, он ощупью выбрался в коридор, спустился по лестнице, но у самых дверей его чуть не сшиб Никита.

— Ты, Аникей? — Брат наклонился к нему, просипел в лицо: — Беда, брательник!..

— Постой! — Аникей подошел к черневшей в темноте машине, тронул за плечо дремавшего шофера. — Валяй домой, Вася… Я пешком дойду…

«Газик», мигнув красным огоньком, пропал в конце улицы, и Аникей схватил Никиту за плечо:

— Что стряслось? Да тише, не ори на всю деревню!

— Ори не ори, а уже про это вся Черемшанка знает!..

Степан объявился!..

— Гневышев? — Внутри у Аникея будто что-то оборвалось. — Да что ты, очумел? Разве с того свету возвращаются?

— Видать, ничем себя за границей не замарал, раз на родину разрешили вернуться. Говорят, весь как лунь белый…

«Вот она и замена мне», — подумал Аникей, но не это страшило его сейчас. Черт с ней, с должностью, с властью! Нет, приход Степана, назло ему воскресшего из мертвых, таил в себе что-то более грозное — точно был он вестником тяжелого возмездия…

— Что же делать теперь?

— На мой ум, я бы перво-наперво побежал и поздравил бы с приездом, — ответил Никита. — Что промеж вами было, может, кошки давно песком забросали…

— Ну что ж, чему быть, того не миновать. — Аникей понурил голову, тронул брательника за плечо. — Пойдем. Была бы честь оказана… В крайности, от чужого стола не стыдно и отойти.

Двор Гневышевых был полон народу, в избу не протолкнуться, люди стояли у освещенных, настежь раскрытых окон, чутко ловили каждое слово тех, кому посчастливилось пробиться в горницу. Там раздавались взрывы смеха, кто-то под окнами переспрашивал: «Что он сказал? Что?» — «Да тише вы, дьяволы! — успокаивал всех сердитый голос. — Дайте послушать!»

Аникея и Никиту заметили не сразу, но, узнав, привычно расступились, и они шагнули через порог.

Степан сидел за столом в добротном черном костюме, в светлой рубашке с синим галстуком, ладный, не здешний, похожий на ученого. Рядом кустились дети, Авдотья, а дальше сидели Мажаров, Дымшаков, Черкашина, Корней Яранцев и даже Нюшка примостилась с краю. Степан слушал Егора и согласно покачивал белой, ковыльно-седой головой.

— С возвращением тебя, Степан Григорьевич! — сказал Аникей громко, точно на свадьбе, когда поздравляют молодых, и, разведя в стороны руки, двинулся к столу. — Долгонько тебя поджидали!.. Но верили, что такой человек нигде не пропадет! Старая гвардия — она из железа кованная, в огне каленная, ей износу нету!..

В избе мертвела тишина, и спину Аникея окатил холод. Побледнев, поднялась Авдотья, сурово глядя на нежданного гостя, а Степан даже не шевельнулся, хотя Аникей уже стоял перед ним, все еще широко держал руки, готовый обнять и расцеловать вернувшегося из дальних странствий хозяина. Тогда Аникей, не расставаясь с приветной улыбкой, протянул через стол руку, но она повисла в воздухе, и он поспешно и воровато убрал ее за спину.

Степан наконец поднял глаза, долго и пристально разглядывал Аникея и через силу выдавил:

— Должок пришел отдать?

— Какой должок? — Аникей обрадовался, что Гневы-шев все же заговорил, деланно рассмеялся. — Я что-то про долг не помню, но если что брал, то отдам с радостью.

Хоть сегодня!

Степан опять молчал, а все напряженно глядели на него и ждали. Наконец, погладив ладонью скатерть, он снова поднял голову.

— Навряд ли тот должок по силам тебе, Аникей. — Степан говорил медленно и тихо, пересиливая себя. — Ты взаймы взял целые годы — подвел меня под суд, в лихолетье оторвал от родины, издевался над Авдотьей и ребятишками!.. Половину жизни ты у меня украл!..

— Я к тебе по-хорошему пришел, Степан, а ты меня поносить вздумал! — Аникей отступил от стола. — Смотри не просчитайся, а то и копейки обратно не получишь, если на то пошло!..

— Нет, Аникей, пришла наконец твоя пора расплачиваться! И сполна! — Степан уперся кулаками в стол, поднялся, выпрямился. — А теперь уходи из моей избы, не порть нам хороший разговор! Ты в нашей радости лишний!

Аникей остолбенело торчал посреди горницы и не двигался с места. Заорать бы, завыть, броситься на них с кулаками, но здесь уже никто не боялся ни угроз его, ни силы, ни власти. Никита потянул брата за рукав. И Аникей попятился, грузно повернулся и, уже не видя никого, пошел из избы… Нетерпеливо перебирая связку ключей, Пробатов сидел перед открытой дверью балкона, ждал, когда жена и дочь соберутся и уйдут на пляж. Но они, как па-зло, не спешили, бестолково расхаживали по просторному, застланному ворсистым ковром номеру, разыскивали брошенные где попало вещи и говорили, говорили без умолку о всякой ерунде. Ну сколько же можно! Он шевельнулся в плетеном кресле, опять звякнул нанизанными на кольцо ключами. Его уже выводила из себя эта пустая болтовня, хотелось крикнуть: «Ну хватит вам, идите наконец!» Но он лишь плотнее сжимал губы, не оборачиваясь на раздражающие шорохи за спиной, заставлял себя глядеть на голубые колокольчики вьюнка, оплетавшего железную решетку балкона, на синь моря под легким, как поземка, туманом. Внизу, у захлестнутого зеленью подножия гор, просыпался белый южный город; стеклянную гладь бухты резали стремительные глиссеры; парили чайки; в порту били склянки, и вместе с этим прозрачным звоном катился оттуда и слитный гул — не то шум воды, не то говор толпы, и, поглощая все звуки, летела над побережьем, над белыми санаториями крикливая беспечная музыка, усиленная мощными репродукторами… И как им не надоест дотошно обсуждать наряд какой-то иностранки, поразивший их воображение, когда они гуляли по набережной, восторгаться фальшивой дурацкой картиной о трех бездельниках, отправившихся путешествовать на плоту?