Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

Она долго стояла у окна, упираясь локтем одной руки в широкий облезлый, с потрескавшейся краской подокон-пик, выводя другой на пыльном стекле узоры, потом ей вдруг нестерпимо захотелось на время уйти куда-нибудь, остаться наедине со своими мыслями.

Миновав пустые огороды, Ксения вы- шла к реке, и в лицо ей повеяло сту- деной свежестью. Свет воды ударил в глаза, она зажмурилась и несколько минут стояла так, наслаждаясь охватившей ее тишиной…

Своенравно и диковато игривая в горах, река начинала смиряться, когда вырывалась на степной простор около ее родной деревни, а здесь, после своего таежного разгула, текла покорно и тихо, отражая белые облака, порыжелые осенние берега, играя в омутных водоворотах последними яркими листьями.

В копытных следах, которыми была изрыта вся кромка берега, голубыми слитками блестела вода; из одного следа, запрокидывая черную иголку клювика, пила желтобрюхая пичуга. Вспугнутая появлением Ксении, она вспорхнула на ветку ивняка и закачалась на ней, тоненько посвистывая. Откуда-то из-за изгиба реки доносился равномерный стук валька, потом он заглох, и дремотную тишину нарушал лишь убаюкивающий шелест и плеск мелких волн.

«А что я, собственно, хочу? — неожиданно спросила себя Ксения, скользя рассеянным взглядом по кишащей солнечными светляками реке. — Чтобы сюда не приезжал Мажаров? Но ведь это просто глупо. Он, наверное, давно забыл обо мне. А я, как старая дева, разжигаю свое воображение и выдумываю какую-то сентиментальную душещипательную чепуху. И мучаю ни в чем не повинного человека, который во сто раз лучше меня».

Под выдвинутыми в реку деревянными мостками на козлах захлюпала вода, и Ксения увидела седую сгорбленную старуху, неуверенно вступавшую на шаткий настил. Она несла на коромысле ведра, полные настиранного белья. Щупая ногами колыхавшиеся доски, старуха добралась до края мостков, осторожно сняла ведра и, кряхтя, опустилась на колени. Несколько минут она сидела, полузакрыв глаза, отдыхая.

Ксения видела ее морщинистую шею, седую голову в мелкой, неутихающей тряске, сложенные на заплатанном переднике темные, с вздувшимися венами руки. Прополоскав пару белья, старуха подышала на зябнущие пальцы, и тут Ксения не выдержала, быстро подбежала к мосткам. — Бабуся, дайте я вам помогу!

Старуха повернула к ней желтое, иссохшее лицо с выцветшими слезившимися глазами и ничего не сказала.

Ксения подняла лежавшее сверху полотенце и окунула ого в воду. Едва руки ее коснулись воды, как острый колючий холодок пронзил ее, дошел, казалось, до самого сердца, и оно отозвалось вдруг яростной, кричащей болью. Да, да, только один Мажаров виноват во всем, как бы она ни обманывала, ни утешала себя! Если бы не этот человек, отравивший ее душу горьким недоверием ко всем, она сейчас по стояла бы на распутье, не терзалась бы непрошенной обидой.

— И откуда ты, милка, взялась такая? — допытывалась старуха, обласкав Ксению тихим светом выцветших голубых глаз. — Живешь, видать, справно — одежа вон на тебе хорошая, а к чужой беде не глухая!..

— А кто же вас, бабушка, посылает с такой поклажей на речку? Помоложе-то нет никого?

— Нужда посылает… Весь век жила бобылкой! Пока молодая была — всякая ноша по силам, а старость нагнали — кому я пунша? Даром хлеб не ем… Бельишко вот по людям стираю, детишек нянчу. Жить как-то надо!.. Иной раз и смертушке бы рада, да бог смерти не дает — сама не растянешься…

— И родных нету?

— Как перст одна. — Старуха горестно вздохнула. — А ты чего такая смурая? Что тебя за душу тянет?

Не отвечая, Ксения дополоскала белье, согнувшись, подлезла под коромысла и, пружиня шаг, медленно пошла от реки, испытывая странное облегчение от этой давящей на плечи тяжести.

Домой она вернулась без сил. Тихо прокралась к себе в комнату и, сбросив грязные ботинки и жакетку, ничком упала на кровать. Горели руки, гулко била в виски кровь. В доме стояла такая тишина, что было слышно, как рядом на маленьком столике тикают ручные часы. В синей продолговатой вазе пламенел букет золотистых кленовых листьев. Один перепончатый лист отвалился и накрыл часы, может быть, поэтому так ясно отбивали они свои секунды.

Ксения взяла этот лист, разгладила на ладони, приложила к пылающей щеке, и вдруг словно что-то мягкое и теплое повернулось в груди, и она заплакала. Боясь, что он услышит хозяйка, она вдавила лицо в подушку и затряслись в беззвучных судорожных рыданиях…

Лотом она долго лежала, обессиленная и тихая, ощущая во всем теле тянущую пустоту. Ей не хотелось вставать, чтобы приготовить себе ужин, и она то забывалась в короткой дреме, то снова точно всплывала из глубины сна и бездумно глядела в белый потолок, с каждым возвращением из полузабытья чувствуя себя все легче и как бы невесомее.

Так Ксения дождалась сумерек. Тогда ей стало ясно, что она не выдержит ни длинной ночи впереди, ни тягостного, полонившего ее одиночества.

Она зажгла свет, задернула шторки на окнах и вдруг решила идти к Иннокентию. В конце концов не все ли равно, когда она даст ему ответ — сегодня, завтра или через неделю?

Ксения сняла смятое платье, припудрила перед зеркалом чуть вспухшее лицо и, найдя в столике когда-то купленную помаду, впервые в жизни слегка подкрасила губы. Если на то пошло, почему она должна быть исключением, пусть у нее будет жизнь как у всех людей, нечего ей корчить из себя недотрогу!

Было совсем темно, когда Ксения вышла из дому. Сыпал мелкий, бьющий в лицо снег, крыши и козырьки ворот уже запорашивало белой пылью. Пахло дымом, набухшим от влаги деревом и первой пронзительной свежестью молодого снега.

Ксения шагала навстречу ветру и снегу так, словно она делала это кому-то назло. За кружевным тюлем освещенных сельских домиков огромными цветками качались оранжевые, голубые, зеленые абажуры, где-то играл патефон и пели песни. Обычно Ксения завидовала уюту, свету и теплу, которыми были полны эти домики, ей постоянно казалось, что сама она лишена всех этих простых житейских радостей. Но сегодня она не испытывала никакой зависти: стоит ей только захотеть, и она тоже будет счастлива так же, как все эти люди. Может быть, даже больше!

Чем ближе подходила она к домику Анохина, тем сильнее охватывала ее необоримая дрожь — то знобко-лихорадочная, то жарко-истомная, губы ее все время высыхали, и она беспрестанно облизывала их. Что ж, пусть это лучше будет сейчас, пока не приехал сюда Мажаров! А то он, чего доброго, может подумать, что она несчастна и одинока, что все эти годы только и делала, что ждала его.

На торопливый стук Анохин выскочил на крыльцо.

— Ксюша?

Он еще не понимал, что таил в себе ее нежданный приход: то ли непоправимую беду, то ли… Он смотрел на нее, но дыша, страшась выговорить слово и нечаянно спугнуть, оттолкнуть от себя навсегда. Свет, косо падавший из окна на крыльцо, делал почти неузнаваемым его бледное, застывшее, как гипсовая маска, лицо.