Юрий Бедзик - Каждая минута жизни

Они шли по аллее к цеху, и на сердце у Зарембы было смутно. Самого главного не смог сказать Тамаре. Не нашел слов, чтобы поблагодарить ее, сказать, что такая жертва… ну, в общем, все обойдется без крови, без ее почки… А ведь она же решилась, не побоялась, пошла на это ради Светы…

Из-за поворота появились Кушнир и пожилой инженер из ЦКБ. Шли навстречу, разговаривали, были заняты своими производственными проблемами. Увидев Зарембу, Кушнир резко остановился, на мгновение замолк, оглядел его, Тамару, и в сощуренных глазах его мелькнуло злорадство. Он уже прошел мимо, но вдруг повернулся и окликнул Зарембу:

— Там из парткома звонили. От Сиволапа. Зайдите после смены. — И кинулся догонять своего спутника.

После четырех Заремба пошел в партком. У секретаря в кабинете находился незнакомый солидный товарищ, с которым Сиволап, видно, уже давно вел беседу. Увидев Зарембу, хмуро кивнул на него:

— Вот пусть он вам и скажет, возможно это или не возможно. Садись, Максим Петрович, помоги товарищу из министерства.

Гость, как стало ясно Зарембе, хотел докопаться до истины: почему в некоторых цехах трудно внедряется новая техника? Почему пошли жалобы, анонимки, увеличилась текучесть? Заремба, не вникая в подробности, вспомнил старого мастера Трошина. Назвал его анахронизмом, который мешает двигаться вперед. И таких трошиных немало, в каждом цехе сидят, ждут своего пенсионного часа. Тут надо делать ставку на молодых…

— А не рановато отсекать стариков от общей жизни? — усомнился товарищ из министерства и при этом многозначительно переглянулся с Сиволапом.

— Я говорю не обо всех, а только о тех, кто не желают идти в ногу со временем. Вот они пусть сойдут с дистанции.

— Да вы, видать, были спортсменом?

— И сейчас занимаюсь спортом.

— Если не секрет, каким именно?

— Бегаю по заводским службам, выбиваю чертежи, заготовки, документацию, — Заремба при этих словах даже рукой провел по лбу, будто вытирая пот. — Такие иногда приходится устраивать марафоны, что куда там олимпийским нашим героям!

Товарищ из министерства сделал в блокноте кое-какие записи, пожал руку Сиволапу, сдержанно попрощался с Зарембой и ушел. У Сиволапа было угрюмое выражение лица.

— Ты сейчас иди к Костыре, — сказал он, листая свои бумаги. — Только, пожалуйста, не горячись. И никаких заявлений не подписывай… Возьми себя в руки.

Вот оно, подумал Заремба. Он знал, что сегодняшний день так просто не кончится. С самого утра что-то гвоздем торчало в мозгу, потом этот приход Пшеничного, его предостережение, потом этот товарищ из министерства, намекавший на жалобы и анонимки…

— Если директор ждет от меня заявление об уходе, напишу немедленно, — вспыхнул Заремба.

— Вы этого не сделаете, — твердо произнес Сиволап и встал из-за стола. — Ваше личное дело касается и парткома.

Значит, было уже «личное дело».

Заремба вышел. Он чувствовал, что все рушится, все летит в тартарары, и, возможно, уже решилось, именно так решилось, как хотелось бы некоторым. Тому же Кушниру. Или Трошину… Ну, хватит! Заявление и — все. Хоть сейчас на стол.

Директор принял его сразу. Секретарша, видимо, была уже предупреждена, открыла широко дверь.

— К вам, Федор Яковлевич.

Костыря показал рукой на кожаное кресло возле приставного столика, подписал какие-то бумаги, сразу же снял трубку и попросил секретаршу к нему не пускать никого. И не соединять.

— Ну что? Будешь писать?..

Заремба с готовностью вынул ручку. Даже не предполагал, что все получится так скоро. Без объяснений. Костыря протянул ему листок бумаги, спросил:

— Ну почему я должен заниматься вашими мерзкими делами? Ты подумал об этом, дорогой товарищ Заремба Максим Петрович? Ты подумал, что ты опозорил весь цех, весь завод, мою седую голову?.. Хорошо, пиши о происшествии в тридцатом цехе. Все как есть пиши, объясняйся!

Рука Зарембы повисла над бумагой. Он вдруг понял: не заявление, а объяснение. Костыря так и сказал: объясняйся!

— Извините, но лично я не участвовал ни в каких происшествиях, — Заремба положил ручку на стол.

— Не строй из себя дурочку! — загрохотал бас Костыри. — Мне все известно! И выкручиваться поздно. Будем думать вместе, как вытаскивать тебя из этой гнусной истории.

— Значит, и вы получили анонимку? — Заремба вспомнил разговор с товарищем из министерства.

— Не анонимку! Люди приходили сюда. Пострадавшие.

И уже спокойнее рассказал, как было. Сегодня перед обедом явилась к нему плановщица из тридцатого цеха Перебийнос, вся в слезах, закатила тут истерику. Пожаловалась, что Заремба в присутствии рабочих грубо оскорбил ее, обозвал последними словами, кричал, что вышвырнет ее с завода, что он всю эту свору разгонит… Обвинение Галины подтвердили несколько рабочих, пришедших следом за ней, и среди них весьма уважаемый на заводе Александр Александрович Трошин. Он тоже кричал тут, в кабинете, возмущался, заявил, что если против Зарембы не будут немедленно приняты меры, то он завтра же напишет письмо в Центральный Комитет.

— Ты понимаешь теперь, во что это может вылиться? — уже спокойнее спросил директор. — Знаю, дама сия весьма неприятна в общении. Но к чему тебе было затевать такую грязную ссору в своем кабинете? Да еще при посторонних?

Заремба медленно встал, скомкал чистый лист бумаги. Лицо его сделалось бледным, даже губы побелели. Похоже было на приступ тошноты или острой сердечной боли.

— Ты успокойся, выпей воды, — проговорил директор, обходя стол и беря Зарембу за локоть. — С бабами нужно очень осторожно. У меня тут не одна такая устраивала сцены, тоже угрожали, на ковер падали, но я сразу в таких случаях вызываю секретаршу: вот, полюбуйтесь!.. Нужна гласность. Только гласность…

— У меня нет секретарши, Федор Яковлевич, — немного успокоившись, сказал Заремба.

— Понимаю… — Директор растерянно потер ладони, снова сел в свое кресло. — Тогда вот что… может, тебе поговорить с теми, кто там был?..

— Да ведь ничего этого не было!

— Как так не было? — удивился директор. Он взял со стола исписанный лист бумаги, протянул Зарембе. — Вот они все подписались. Читай сам.

Заремба увидел знакомые фамилии. Первым был Трошин, затем Сливянский, мелкая душонка, Петька Хвощ, пьяница из пьяниц, еще несколько невразумительных подписей. Ясно, составили те, кто был на побегушках у Трошина, кто лебезил перед ним.

— Тут нет еще одной подписи, — сказал Заремба, возвращая бумажку Костыре. — Трошин с этой своей мадам уговаривали и Николая Пшеничного, но тот отказался свидетельствовать в том, чего не видел.

— Так ты полагаешь, что и остальные тоже ничего не видели?

— Но как же, Федор Яковлевич, можно увидеть то, чего не было?