Иван Черных - На острове нелетная погода

Мы изрядно поволновались: допусти промашку, и ославишься на все Вооруженные Силы! Один Синицын, кажется, не сомневался в нашей выучке и оставался спокойным, ровным, твердым. Правда, трудился он в те дни как вол, не зная отдыха, и поразил не только членов комиссии, но и нас: против истребителей сопровождения он разработал новый тактический маневр, благодаря которому мы не пропустили ни одной воздушной цели и в «боях» вышли победителями. Многих летчиков за эти учения наградили ценными подарками, а полковника Синицына представили к ордену. Сегодня утром пришел Указ о награждении.

Синицын сидит у пульта руководителя полетов с микрофоном в руке. По его лицу никак не скажешь, что он рад этой награде — у переносицы залегли глубокие складки, глаза задумчивы, наверное, мысленно занят расчетами своего нового маневра, который, по его мнению, должен внести существенное изменение в тактику боя с малоскоростными воздушными целями. А может быть, всецело отдался руководству полетами: облака опускаются все ниже, самолетов в небе много, и надо глядеть в оба.

Полковник заметно изменился, постарел; рыжие волосы стали почти сивыми, из уголков глаз и губ разбегаются тонкие морщинки, а на лбу, у переносицы, залегли две глубокие складки. Зеленые глаза внимательно следят за взлетающими и заходящими на посадку истребителями, и как только самолеты исчезают из поля зрения, я замечаю в глазах командира печаль. А возможно, мне просто кажется, потому что каждый раз, когда я вижу полковника, невольно вспоминается его черноглазый сынишка Вова, который мечтал учиться на шестерки и стать вначале солдатом, а потом летчиком. Год спустя после нашей с ним беседы Вова попал под машину. Изуродованный и искалеченный, он жил более суток. Представляю, что творилось на душе у Синицына. Но горе не сломило его. Он не позволил себе расслабиться; как всегда, приходил на службу, а распоряжения его были ясными и четкими. А вот жену его едва спасли от инфаркта. С того дня и стала она вянуть, как разбитое грозой дерево: похудела, почернела, и часто у нее бывают сердечные приступы. Каждый год Синицын возит ее в санатории, но лечение плохо ей помогает.

И еще одно: в гарнизон вернулась Дуся. Ее привез Синицын. Полтора года назад, возвращаясь из отпуска, он встретил ее в Нижнереченске. Гибель Геннадия сильно встряхнула Дусю, заставила о многом передумать и начать жить по-новому: она работала на рыбоконсервном заводе и одновременно училась в вечерней школе. Однако из-за постоянной сырости у нее снова разболелись руки и ноги, и когда ее увидел Синицын, она была в отчаянии: другую работу подыскать не удавалось, а тут еще не набрала проходного балла для поступления в институт.

Синицын привез Дусю в городок и устроил работать в нашей гарнизонной библиотеке. Теперь она училась в институте на заочном отделении. А три месяца назад вышла замуж за старшего лейтенанта Октавина, летчика из нашей эскадрильи.

Ветер крепчает. Он налетает порывами, и с такой силой налегает на окна командно-диспетчерского пункта, что кажется, они не выдержат. Шторм приближается. Утром по радио передавали, что над Японией пронесся тайфун. До нас докатилась его волна. Облака тяжелеют и косматятся еще больше. Синицын все чаще поглядывает на часы и на небо. Шестой час вечера. Скоро полеты закончатся, и начальство, к которому отношусь теперь и я, пойдет на квартиру к командиру отмечать его награду. Меня Синицын пригласил не потому, что я без пяти минут комэск — из командиров эскадрилий у него будет лишь майор Вологуров, — а из-за Инны. Ей часто приходится оказывать помощь Наталье Гордеевне, и они подружились. Авторитет Инны как врача в городке растет, где бы что ни случилось, зовут ее, и мне иногда становится досадно: мы почти не видимся — то я на службе, то она у больных. Вот только в отпуске и были неразлучны.

На КДП поднялся Дятлов. Теперь он подполковник, заместитель Синицына по политической части. Растут люди! Тоже «академик», занимается психологией, над чем постоянно подтрунивает командир.

Дятлов остановился позади командира и стал смотреть в сторону дальней приводной радиостанции, куда был направлен взгляд Синицына. На посадку заходил самолет.

— Какие кренделя выписывает, чертова ворона! — недовольно проворчал Синицын.

— Кто это? — спросил Дятлов.

— Октавин, — отозвался Синицын и тут же забасил в микрофон: — Тридцать третий, держите постоянный угол снижения и не рыскайте по курсу.

Я подошел ближе к окну и увидел снижающийся самолет. Да, глиссада его была далеко не безупречна.

— Увеличь угол снижения! — властно прикрикнул Синицын. — Так, хорошо. — Самолет пролетел над ближней приводной. — Теперь выводи… Выводи! Ручку на себя, черт побери!

Самолет опустил хвост и пошел над взлетно-посадочной полосой, медленно снижаясь. Приземлился он далеко от посадочного знака. Синицын проводил его взглядом до самой заправочной.

— Сел, Тридцать третий?

— Так точно, сел, — ответил Октавин.

— А теперь вылетай из кабины к едреной бабушке! — рявкнул Синицын.

— Есть, вылетать из кабины к едреной бабушке, — грустно повторил Октавин.

— Правильно понял. Передай командиру эскадрильи, пусть на КДП явится. — Синицын отдал микрофон подполковнику Макеляну, руководившему полетами, и встал с вращающегося кресла.

— Отстранил? — спросил Дятлов. В голосе его звучало явное неодобрение.

— На тренажер перевел, — усмехнулся Синицын. — Безопаснее.

— Под горячую руку?

— Послушай, адвокат, а не боишься сам под горячую руку попасть? Не посмотрю, что мой заместитель, быстро в строй поставлю.

— Не боюсь, Александр Иванович, — спокойно ответил Дятлов. — Держать равнение на грудь четвертого человека легче, чем равнять весь строй.

— Так ты помогай равнять, а не мешай, — мягче и примирительнее сказал Синицын.

Несмотря на разницу в возрасте и в служебном положении, они разговаривают на «ты». Дятлов перед командиром не заискивает и свою точку зрения отстаивает без уступок. Оба крепкие орешки.

— По-моему, в этом вопросе ты без помощников отлично справляешься, — сказал Дятлов. — Но нынче мало научить держать равнение в строю, снайперски стрелять и бомбить. Грош цена асу, если он не явится по тревоге на аэродром или бросит в бою товарища.

— У тебя есть основания жаловаться, что у кого-то из нас низка сознательность?

— Нет, хотя благородства явно кое-кому не хватает.

— Благородства? — Брови Синицына взметнулись вверх.

— Да, благородства, я не оговорился, — подтвердил Дятлов. — Очень жаль, что это слово у нас не в почете. Без высокой нравственности не бывает и высокой сознательности.

— И что ты предлагаешь? Создать при гарнизоне университет нравственного воспитания?