Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга вторая

— Зачем? — спросил Владлен. — Не лучше ли просто познавать? Это очень полезно. И потом, понимать нужно, что ученые и политики прошлого ни Маркса, ни Ленина, ни Сталина не читали. У них был свой взгляд на общественные процессы.

Рашид начал было отстаивать свою точку зрения, — собственно, не свою, а привитую ему школьными учебниками, а затем в училище на уроках по истории партии, — но вмешался Богусловский-старший. Кощунственно заговорил, если взглянуть на его слова с тех канонов, какие тогда главенствовали в понимании движений и внутригосударственных и межгосударственных общественных и политических сил. Страшно кощунственно для того времени:

— История — не крапленая колода карт, чтоб тасовать ее себе в угоду. Вот так, юноши. — Он обращался специально к ним обоим, чтобы не показаться назидающим только Рашида. — Вы думаете, Горский, стяжавший авторитет ученого еще совсем молодым, не понимал сословных интересов? Не глупее вас, извините, он был. Вы возмущаетесь, что он о первых шагах Маньчжурского дома писал, о происхождении родоначальника царствующей в Китае династии Цинь, а не о народе, дескать, творце истории. Верно, народ могуч. Только извечно политику делали императоры и цари. Куда они вели народ, туда он и шел. Послушно или нет, это другой вопрос, но шел. Впрочем, большевики тоже не отрицают роли личности в истории. Даже сейчас. Даже в нашей, социалистической стране. И то верно: без лидера нельзя. Хаос будет. Великий хаос…

Старик вышел в холл, где, за неимением лишней комнаты, были натолканы в ширпотребовские стеллажи книги, долго копался, то вытаскивая, то впрессовывая на место книги и брошюры, наконец вернулся с несколькими «Ежемесячными сочинениями» Академии наук и довольно внушительной книгой.

— Вот тут, — отложил один журнал с закладками Богусловский-старший, — сочинение дипломата Захарова «Историческое обозрение народов Китая». Это чтобы вы, Рашид, не считали, будто прежде вовсе народом не интересовались. Но более советую взяться за Миллера, Григорьева, Фишера, Бабкова. Разберетесь тогда, отчего Китай требует от нас уступок и на Амуре, и особенно в Восточном Туркестане. Разберетесь, кто прав, кто виноват. Только одно скажу: Головина осуждали за леность и нерешительность, но легче всего свалить вину на стрелочника за потерю Амурского края и Даурии на многие годы. Все куда сложней. Когда прочтете все это, я дам вам, если достанет времени, еще несколько научных сочинений.

Времени не хватило. Пришлось Богусловскому-старшему пойти на жертву, как он сам выразился, и дать в дорогу из библиотеки десяток книг и журналов.

Ехали они в мягком, поэтому никто им не мешал читать и обсуждать прочитанное. Рашид уже не обвинял историков прошлого в узкоклассовости, но теперь все смелее высказывал свое отношение к тем далеким и во многом непонятным событиям. И часто оценки Рашида вполне совпадали с оценками Владлена. Вместе поэтому восхищались они тем, как твердо отстаивал интересы России посол Савва Владимирович Рагузинский, кому была поручена постановка границы западней Амура. Встал он на реке Буре, в десяти верстах от Кяхты, и заявил, что здесь станет вести переговоры, дав тем самым понять сопредельной стороне, что границу отсюда он не намерен переносить. И как ни хитрили китайцы, как ни нахальничали, притязая на край этот до самого Красноярска, Рагузинский стоял на своем. А чтобы силой не смогли одолеть, попросил подкрепления из Тобольска.

— Конечно, когда целый полк под рукой, легче разговаривать, — одобрял Рагузинского Владлен. — Не то что Головин, которого китайцы обложили со всех сторон…

— Он тоже не безджигитным был! — горячился Кокаскеров. — Ему тоже на помощь подоспел Даурский драгунский полк. С Джунгарией сговориться ему можно было бы. Галдан, ее правитель, охотно повел бы своих нукеров на китайцев. Китаец — враг джунгар. Без Галдана тоже сил хватило бы. Вот Миллер как пишет: китайцы «к воинскому делу неспособные, ибо люди подлинно невоисты». По его расчету, один российский воин стоит десятка китайских.

— Головин еще прежде струсил, когда на Албазин не пошел, а Нерчинск местом переговоров избрал. Предал, можно сказать, казаков, кровью своею которые Албазин отбивали от захватчиков…

Они судили, они считали свои оценки истинными, но как еще мало они знали о том времени того, что помогло бы им понять происходившее тогда более реально. Народ российский, не спросясь правительства, давно уже обживал Амур и Даурию, сам создавал свою вооруженную защиту, так называемые воровские полки, и этому факту патриоты России придавали великое значение. Ломоносов так и считал: могущество России прирастать Сибирью станет. Но всем ли, как русскому люду, по нраву могущество империи Российской? Вот в чем корень вопроса. Историки не располагают документами, которые могли бы подтвердить, что Головин исполнял чью-то волю; историки пляшут, как говорится, от печки, от письменных инструкций, какие Головину были даны. И они правы по-своему. Для историков фактом может быть только документ, они избегают концепций, построенных на логических сопоставлениях.

А зря!

Добрых сотню лет Русь простонародная продолжала все же заселять Приамурье на свой страх и риск, а патриоты-дворяне из правящей элиты пытались хоть как-то им помогать, только верхний эшелон власти будто шорами отгородился от реальности. И в то время, когда посольство Головина направлялось на переговоры с Китаем, в Петербурге зашоренных глаз имелось немало. Не в робости стоило, видимо, молодым людям обвинять Головина, не в том, что не понял он выгодной для России ситуации и регионе и не использовал ее, а, скорее, в том, что не хотел нажить врагов среди толпившихся у трона сановников, которые, эксплуатируя русское хлебосольство, не намеревались даже научиться хотя бы едва-едва говорить по-русски.

Не успело по молодости своей да еще из-за лихолетья, закрутившего их в кровавом водовороте, познать новое поколение многого, но молодость не мудра мудростью старцев, осторожно которые судят даже о хорошо известном, — горяча молодость, максималистски категорична. Но это, скорее всего, даже хорошо. Общество, у которого молодая поросль инертна и живет по рецептам отцов, — погибшее общество.

Оценив на свой лад все, что происходило при постановке границы в Забайкалье и на Дальнем Востоке, перекинулись молодые офицеры-пограничники наконец на главное для них направление, в районы Большой и Дикокаменной орд, на Джунгарию перенесли свой взор. Начали с «Записок» Чокана Валиханова, потом, сопоставляя карты прежние и нынешние, пытались разобраться, где проходила граница с Джунгарией и отчего не признавалась ею эта граница, и понятней час от часу становилось Владлену с Рашидом, почему китайцы не унимаются, хотя сами же подписали Пекинский и Чагучакский договоры: им, видите ли, нужно все то, на что претендовала (не имела, а только домогалась) Джунгария, которую Китай вырезал до последнего аборигена и земли которой теперь почитает своими.