Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга первая

— Я шел сказать им — вы не враги. Сказать: вместе хорошо. Скот пасти у гор… Здесь сеять хлеб… Думал, поймут. Думал, хорошо будет, когда вместе…

— Истину говоришь ты, — вдохновенно подхватил Климентьев, который тоже пытался, несмотря на свои раны, помочь женщинам обмыть и перебинтовать Сакена и Богусловского. — Истину, которая проложит себе дорогу непременно. Она восторжествует, как бы ни противостояли ей власть имущие и власти предержащие. Истина в свободном коллективном труде! Все остальное — заблуждение. Придет время, и скажет земля алчности и властолюбию: «Изыди!»

— Земной рай? — с отрешенной тоскливостью спросил Богусловский. — Утопия.

Не ведал Иннокентий, что повторил слова, сказанные Климентьеву еще на каторге. Прозвище Утопист к нему крепко там прилипло.

— Утопия строилась на гармонии неравноправия социального, — горячо возразил Климентьев, считавший, что то, о чем мечтал он на каторге, воплотил теперь в реальность. — Я же предлагаю равноправный коллективный труд. Предлагаю, но не насилую. Кто не желает, того среди нас нет. Мы несем мир этой округе, и нападение на нас — чистейшее заблуждение.

— Я уже говорил вам: сколько стои́т мир, столько люди ищут истину. И не найдут, ибо она у каждого своя, — возразил вяло Богусловский.

— Но есть вселюдские истины. Есть вера в лучшее завтра. Она извечна, иначе не родилась бы и не стала столь живучей идея неземного, а затем и земного рая, не было бы страстного желания людей делать это лучшее своими руками. Я человек и оттого не могу тоже не думать о лучшем, не делать лучшее. И никто не может — слышите, никто! — осуждать меня…

Последние слова едва доходили до сознания Иннокентия. Ему уже стало совершенно безразлично, какой сделает для себя вывод из случившегося Климентьев.

Нет, такого Андрей Левонтьев не ожидал. Все, кажется, шло блестяще. Отряд по пути к Семиречью, да и в Семиречье прибавился намного, никаких, однако, попыток потеснить власть атамана не случилось. Газякин оказался незаменимым помощником: все знал, везде поспевал повлиять, а если требовалось, то и подмять. Никого в отряде не осталось, кто бы не рубанул шашкой совдеповца либо коммунара, кто бы не сорвал грубо платья с вдовы убитого совдеповца. Не уйдет из отряда, как считал Левонтьев, теперь никто — все почувствовали безнаказанную власть над себе подобными, вольную волю обращаться с жизнями людей по своему уразумению. Левонтьев уже предвкушал добрый отдых в Верненской крепости, которую рассчитывал свободно захватить, не представляя даже, что казаки станут противиться казакам. Отряд самооборонцев, какие попадались ему на пути и какой наверняка был в Верном, он в счет не брал. Увы, орешек оказался не по зубам. Километрах в трех от города, с питомника купца Моисеева, встретили отряд пулеметы. Оповестили, видать, город о появлении белоказачьего отряда. Не пришли казаки еще в себя от такой неожиданности, а уж эскадрон пластает навстречу, поигрывая клинками. Только поспешный отход в предгорье Ала-Тау, в лесные дебри, спас отряд от полного разгрома.

Отдышались немного и стали совет держать, куда подаваться. Левонтьев собрал привычный «круг» — пусть погорячатся. После поражения в бою, считал он, это полезно. Тем более что Газякин докладывал: винят казаки атамана, разведку, мол, не выслал, не за понюх табаку кровь казачью пролил.

Все так и оказалось: всяк к своему гнездовью тянет. Серчают на своих супротивников, вот-вот за грудки хватать друг дружку начнут. Толковой, однако, мысли Левонтьев никак не мог уловить. Сплошь пустобрехство. Только десяток казаков, стоявших вроде бы вместе со всеми на поляне, в то же время друг к другу плотней, чем к остальным, помалкивали. Знал Левонтьев, что из одной станицы они, из Алексеевской. Никто не заговорит из них, пока не скажет своего слова старший — урядник Васин, похожий внешне на Газякина, только уверенный в себе. Все время, как Васин появился в отряде, Андрей пытался приблизить его к себе, но ничего из этого не выходило. Рядом вроде бы урядник, но сам в себе. Вот и теперь: вместе со всеми, но и особняком. А наверняка имеет что предложить.

— Прошу тишины, — крикнул Левонтьев, пересиливая гвалт. — Хочу слышать мнение урядника Васина.

Притихли, раз атаман потребовал. Повернули головы к алексеевским. Во взглядах у иных презрительность, у других — ненависть. Не воспринимается равнодушно ни в каких кругах, ни в каких сферах самостоятельность суждений и взглядов, на том стоит человечество. Ровно все должно быть, как травка на газоне, как подстриженная живая изгородь. Все, что начинает возвышаться, — скосить, состричь. Не нарушай ласкающей глаз гармонии…

— Мне ли слово, когда за клинки уже хватаются? — с сомнением ответил Васин. — Есть у меня мыслишка, только по душе ли она казакам?

— Говори, чего уж, — снисходительно разрешили казаки. — Говори.

— На Медеу податься следует теперь.

Хохот взметнулся над поляной. Ого-го-го! Вот это ответ! В щель забраться, как тараканы, и ждать, пока совдеповцы не пожалуют да не пустят кровушку казачью!

— Тихо, — гневно крикнул Левонтьев. — Я хочу знать его совет!

— Я уже сказал свое, — ответил спокойно Васин, когда притихла поляна. — На Медеу. Иль разжевать? Коням там корм есть? Есть. Нам прокорм? Скота тьма-тьмущая. Передохнем чуток, пока разведаем, где казачья сила не сломлена, туда и подадимся. Не сайгачить же по степи вслепую, коней гробить, себя под пули совать…

Посомневались для порядка казаки, но уже без горячности возражали, а вяло, и понявший настроение казаков Левонтьев приказал:

— По коням!

На разведку в Верный он послал несколько человек по разным маршрутам. Перестраховался. Ведь может кто-то наткнуться на разъезд либо в самом городе оплошать, зато другие задание выполнят.

Медео оказалось прекрасным местом. Коней пустили пастись на густотравные склоны предгорных холмов. Не остались без еды доброй и казаки. Хозяин богатого аула, похоже, обрадовался появлению казаков, повелел резать баранов, нести кумыс и айран. Настроение у всех поднялось, стало празднично-благодушным. Даже в засаду, которую Левонтьев приказал выставить на случай если кто из разведчиков, попав в плен, не умолчит о местоположении отряда, отряжались неохотно.

Беспечность царила в отряде и на следующий день, хотя казаки стали замечать недобрость во взглядах пастухов и табунщиков, для которых такое множество незваных и, похоже, не торопившихся покидать урочище гостей было обременительно. Когда же вернулся один из разведчиков и рассказал, как твердо держат в городе власть совдеповцы, и никто не знает, в каких городах такая власть слаба, нахмурились казачьи лбы.