Геннадий Ананьев - Орлий клёкот. Книга первая

— Как же потеряли, если не терялась она? — удивленно спросил коновод. — По осыпи, должно, дальше. Иначе куда ж? Нет пути иного. Так по угору и нужно.

— Сомнительно. Весьма сомнительно, — пожал плечами Богусловский и глянул на Анну, ожидая ее слова, ее поддержки.

Но Анна сказала иное:

— Мы же, Миша, не знаем. Зачем обижать недоверием человека.

Кони, эти привыкшие беспрекословно повиноваться поводу и шенкелям кони оказались на этот раз не столь послушными. Павел даже крикнул на своего мерина, только тогда он боязливо ступил на окатанные камни, в навал лежавшие на склоне, и, подгоняемый шенкелями хозяина и глухим каменным шорохом, который рождался от потекших вниз камней, заперебирал торопливо ногами.

— Давай следом, — велел Михаил Анне. — Я замкну.

Как по каленым углям засеменила послушная кобылка Анны, напрягаясь вся, словно жгут, но ничего — успевает за конем Павла. Но вдруг споткнулась, сбилась с темпа и начала тонуть в круглом текучем камне по самые бабки, до крови разбивая их, — Анна натянула повод и, жалея лошадь, спрыгнула на камни, а те поплыли из-под ног, ноги подвернулись, и Анна тяжело завалилась, больно ударившись не только боком, но и головой.

— Стой! — крикнул коноводу Михаил и, как ни спешил к беспомощно лежавшей на камнях жене, слез с коня и осторожно, стараясь ступать как можно мягче, чтобы не упасть и тоже не подвернуть ноги, подошел к Анне и помог ей подняться.

— Что? Больно?

— Вроде все цело, — силясь улыбнуться, ответила Анна, и было видно, с каким трудом дается ей улыбка.

— Обними меня. Пошли.

Медленно они пошагали по осыпи, шелестя камнями. Впереди, примеряя каждый шаг, двигался Богусловский, держа одной рукой жену, а из другой не выпуская повода своего коня. Следом шел в полном спокойствии коновод, держа под уздцы своего мерина и кобылку Анны. Вначале он молчал, затем, когда солнце подобралось к вершинам почти вплотную, принялся время от времени бубнить:

— Засветло бы успеть, а, товарищ краском?

Михаил и сам понимал, что, если ночь застанет их на осыпи, положение окажется безвыходным, но как он мог торопить Анну, которая, он видел, совершенно обезножела и ковыляла из последних сил. Не спешил Богусловский еще и потому, что боялся, как бы не оступиться, не покатиться вместе с камнями вниз, туда, где весело шумит река.

Начинало смеркаться, а конца осыпи все еще не было видно.

Темнота в южных горах наваливается споро. Прошли путники еще метров тридцать, и не видно уже скалы, нависшей над осыпью. Впиталась она в темноту. Один ориентир: шум речки, доносившийся слева. Неважный ориентир, но на безрыбье и рак рыба.

Минут двадцать двигались они на ощупь, ловя старательно речной шум. Но трагичность положения с каждой минутой им виделась все ясней. И вдруг:

— Миша! Огонек!

Столько было радости в крике Анны, что Михаил даже испугался за душевное состояние жены. Но, оторвав взгляд от камней под ногами, тоже увидел не очень далеко тусклый костерок, который только начинал набирать силу, и тоже воскликнул:

— Костер! Спаситель наш!

Только коновод спокойно изрек:

— Ужин у юрты готовят. Выбраться бы из камней, пока горит. Поспешить бы.

Он обвинял. Он, самоуверенно заявивший вознице, что не собьется с дороги; он, по вине которого они потеряли более двух часов светлого времени, плутая по джайляу, а затем оказались здесь, в этих сыпучих камнях, — он обвиняет. Это было сверх понимания Михаила Богусловского, но он не стал ничего говорить коноводу, осознавая и бесполезность упреков, и полную их ненужность в данной ситуации. Пошагал вперед. Теперь более уверенно. На костер.

Еще почти час они скреблись по осыпи. Первый костер уже потух, зато разгорелось несколько новых. Зовуще и радостно они мерцали в ночи, хотя казались далекими. До отчаяния далекими.

Вот наконец нога Михаила ступила на твердое. Какая радость ощутить под ногой не выскальзывающий камень, а твердь! Шаг, другой, третий… Гранит. Еще несколько шагов и — трава. Анна со стоном повалилась на нее.

— Змей здесь полно, — выводя на траву коней, предупредил Павел. — Не ужалила бы. К юртам бы нужно. Там кошмы. Там не опасно.

Ясней ясного, только не в силах подняться Анна. Стонет сдержанно. О седле и слышать не хочет.

— Вот что, Павел, — приказывает Богусловский, — бери всех коней и — вперед. Я следом понесу жену.

— А что не на конях? — недоуменно спросил коновод. — Прытче же на конях…

Подождал ответа, но, не получив его, накинул поводья на согнутую в локте руку и, понукнув: «Пошли, милые», взял направление на огоньки.

Михаил поднял Анну, та прильнула к нему, безвольная, обмякшая, судорожно, но беззвучно зашлась в плаче.

Михаил молчал. Чем он мог утешить свою Анну? Он понимал, что впереди полная неизвестность. Даже неведомо, как встретят их в ауле. Он сосредоточенно делал каждый шаг, чтобы не оступиться в темноте, не уронить жену, не причинить ей еще и физической боли.

Заржала устало и жалобно кобылка Анны, ее поддержал задористо и звонко конь Михаила, и от юрт откликнулось сразу несколько лошадей, а вслед за этим наполнилась темнота топотом скачущих лошадей и лаем собак, которые, было похоже, неслись рядом с всадниками.

Остановился коновод, смахнул карабин с плеча. Отпустил торопливо Михаил на землю свою жену, кинулся к коноводу.

— Коней кладем!

Легли послушные кони, образовав живые укрытия. Михаил маузер достал и приспосабливает руку у седла, чтобы удобней, с упора, стрелять. Нет, не даст он в обиду жену свою, любовь свою. Ни людям, ни собакам.

Коновод тоже мостится за своим мерином половчее, патрон в патронник досылает.

Ближе и ближе топот копыт. Не так и много всадников, как поначалу показалось. Не более пяти. Собак, тех, кажется, свора целая. Трудно управиться будет с ними, если набросятся. Конечно, если огонь открыть с упреждением, тогда полегче, но…

— Не вздумай стрелять, — строго предупредил Богусловский коновода, — ни в коем случае без команды!

— Не кутек я слепой, — осерчал Павел. — Мирных ни за что ни про что обидеть можно.

Летит свора неудержимо, захлебывается злобным лаем. Вот она, видна уже. Огромным усилием воли Михаил держит неподвижно палец на спусковом крючке. «Только в упор стрелять! — убеждает себя. — Только в упор».

Анна молчит перепуганно. Съежилась за своей кобылкой, дохнуть боится.

На пределе нервы. На самом пределе. Еще миг — и врежется в хриплый лай выстрел. Выделил уже Михаил самого крупного пса, уже начал пальцем давить на спуск. И тут что-то непонятное гортанно крикнул невидимый еще за теменью всадник, и собаки будто наткнулись на глухую стенку. Они лаяли все так же ненавистно, но ни на шаг не приближались.