Вячеслав Тычинин - Год жизни

Ночью после заседания бюро Шатров не сомкнул глаз ни на минуту, и сейчас у него кружилась голова. Слегка лихорадило. Сказывалась не только бессонница и нервное напряжение. Днем Алексей помогал выручать водовозку. Машина неожиданно рванулась вперед и окатила Шатрова ледяной водой, хлынувшей из горловины автоцистерны. Надо было бы сразу пойти домой переодеться в сухое, но Алексей пожалел времени и проходил весь день в сырой одежде.

Ветер подхватил сороку, изломал ее длинный хвост, понес боком на мачты радиостанции. Не сразу птица справилась. Потом взмахнула крыльями и весело взмыла вверх. Шатров проводил ее тоскующим взглядом. Эх, птица, птица! Неведомы тебе человеческие горести! Насбирала ты за день зерен, сыта, согрелась и беспечно скачешь по веткам, летаешь, не помышляя о завтрашнем дне, не думая, что много еще впереди суровых морозных дней. И не понять тебе человека. Одет он в теплую одежду, здоров, не голоден, есть у него работа, семья, дом... Чего бы еще, кажется? А человек томится духом, тяжело вздыхает, вынимает из кармана красную книжечку и долго-долго глядит на нее...

Превозмогая себя, Шатров устало пошел прочь от лотошного тепляка. Хотелось найти Лисичку, посидеть вместе со стариком, поговорить с ним. Только не оставаться одному со своими мыслями! Вяло передвигая ноги, Шатров брел вдоль берега Кедровки, высматривая в забоях лотошников.

Лед на реке замерз неровно. К застругам намело снегу, потом он оледенел, и вся поверхность реки теперь рябила вытянутыми буграми. «На лыжах не пройти»,— машинально отметил Шатров. Он безучастно скользил взглядом по вырубленному склону сопки Лысой, ломаной линии тайги на горизонте, грязно-серым больным облакам, брюхато провисшим в небе. Недолгое оживление, навеянное порывом южного ветра, уже спало.

Лисичка отыскался в самом дальнем забое. Старик сидел на корточках один-одинешенек и раскладывал костер для оттаивания грунта, умело складывая клеткой мелко колотые дровишки. Дымные языки огня изгибались, проскальзывали между полешками, скручивались вместе и уносились вверх. Шатров молча опустился на снег рядом со старым лотошником. Лисичка не удивился, ничего не спросил, только зорко глянул своим единственным глазом в осунувшееся лицо инженера.

Посидели, помолчали...

— Чо затужил, Алексей Степаныч? — участливо спросил Лисичка, набивая трубку, прижимая узловатым пальцем махорку.— Не горюй. Все перемелется. Закури вот со мной, стариком, махорочки, коли не брезгуешь ею.

— Нет, Максим Матвеич, не перемелется. Обсуждать меня решили на партийном собрании,— медленно сказал Шатров.

— Ив этом беды нет,— спокойно возразил Лисичка.— Чай, свои, не чужие, коммунисты обсуждать будут. Не один Крутов. Разберутся. А ежели и смутит он людей, подобьет на неладное дело, тогда мы свое слово скажем. А рабочее слово ой тяжелое! Не робей, в обиду не дадим. Найдем правду! Силен Игнат Петрович, да есть и на него укорот!

Простые слова лотошника приободрили Шатрова. Даже не столько сами слова, сколько глубокая убежденность, которой они дышали.

— Ты не думай, Алексей Степаныч, мы не вовсе глупые,— продолжал свою мысль Лисичка. Он говорил с

расстановкой, не глядя на Шатрова, поправляя костер, как будто размышляя вслух.— Не об том речь, набьют нам тюфяки ай нет, привезут масло к каше ай сухую слопаем. Мы понимаем! Крутов за золото стоит, а ты — за человека. Вот за что борьба идет — кто дороже. А раз ты за человека, то и народ за тебя. Это уж ты мне поверь, друг милый.

Шатров внезапно обнял старика, приник своей щекой к его — сухой, морщинистой. Волнение сдавило спазмой горло Алексея. Он не мог говорить. Глупец! Считал себя одиноким в борьбе с Крутовым, а вот что думают об этом рабочие!

Смущенный неожиданным проявлением чувств инженера, Лисичка конфузливо покашлял, но ничего не сказал. Только втянул в себя воздух с такой силой, что трубка захрипела.

Обратно Шатров шел легко, не горбясь. Широко раз- -вернул плечи, полной грудью вдыхал чистый воздух. Только голова продолжала кружиться. Но около конторы вдруг остановился с ходу, как от удара. На двери висело объявление. Черные буквы немо и угрожающе смотрели с него. «Сегодня... закрытое партийное собрание... разбор персонального дела...» Ах, как торопятся Крутов с Норкиным!

Шатров плохо помнил, как он дошел до своего дома.

Кто-то сначала провожал, кажется Арсланидзе. Утешал: «Не отчаивайся. Крутов обманул коммунистов, подтасовал факты. Партколлегия не утвердит исключение». Потом отстал или куда-то свернул. На крыльцо Алексей поднялся один. В окнах было темно. Ключ, как всегда, лежал за притолокой входной двери. Шатров вошел в комнату, постоял, нащупал в темноте выключатель. Безжалостный свет упал на разбросанные всюду вещи. Черный костюм Алексея криво висел на спинке стула. Темно-синее касторовое пальто сползло с кровати и комом лежало около нее на меховом коврике. На столе стоял раскрытый чемодан, из него торчали наспех брошенные наволочки, простыни и еще что-то белое. В печке бойко потрескивали дрова.

Шатров обвел комнату взглядом. Сознание работало замедленно. «Почему такой разгром? Воры?.. Нет. Ко-

стюм, пальто целы. Где Зоя?» Около чемодана заметил бумажку, взял ее. На белом листке теснились крупные стремительные, словно летящие буквы. Не удивляясь, как о постороннем, прочел: «Алексей! Больше жить так я не могу. Не хочу лгать. Я была тебе неверна. Ухожу к Крутову, так честнее. Не пытайся меня вернуть. Если можешь — прости! Зоя». Все. Три строчки. Три пули, одна в одну.

Алексей тяжело опустился на стул. Мысли путались. Глухой жар подымался к голове, охватывал все тело. «Значит, лгала — губами, глазами. И тут ложь. Всюду. Раздавленный червяк. Исключен. Заболел». Очнулся перед диваном. На стене заманчиво и холодно блестела сталь ружья. «Вставить в рот, нажать курок — и ничего нет. Мрак. Тишина. Не стыдно, не больно. Все пройдет, как с белых яблонь дым...» На секунду показалось, что гладкая сталь уже холодит зубы, входит глубже...

Долго стоял перед раскрытым шифоньером, тщетно силясь удержать разбегавшиеся обрывки мыслей. На плечо его пиджака доверчиво прилегла голубенькая воздушно-легкая блузка Зои, забытая второпях. Медленно протянул руку, двумя пальцами снял блузку, но не бросил. Поискал глазами, куда положить.

Опять провал в сознании. Почувствовал в руке граненый стакан. Тупо смотрел на него. Потом налил до краев из бутылки, залпом выпил. Еще стакан. Запахло спиртом. Остро обожгло глотку, по всему телу выступил обильный пот. Вытер лоб. Сейчас же ладонь стала мокрой. Ноги исчезли. Щека ощутила прикосновение мягкого мехового коврика. Стало покойно и хорошо. Но откуда-то появились два шара, начали сближаться. Они были из стали, но шерстистые на ощупь. Если они соприкоснутся друг с другом — смерть. Нельзя дать им сойтись. «Прочь! Не пущу!..»