Вячеслав Тычинин - Год жизни

Лаврухин углубился в сладостные размышления о том, как он употребил бы выигранные по займу сто тысяч рублей и на сколько времени можно было бы погрузиться в ничегонеделание. От этих приятных мыслей начальника шахты оторвал требовательный голос забойщика:

— Товарищ начальник, тачку надо сменить, совсем доломалась.

Лаврухин несколько секунд тупо смотрел на ломаную тачку, которую подкатил забойщик, все еще не в силах очнуться от сладких грез, потом сразу озлился:

— А ты что ж государственное добро не бережешь? На таких, как ты, не напасешься новых тачек. Не дорожишь советским рублем.

Лаврухин еще долго разглагольствовал на эту тему. Забойщик вздыхал, переминался с ноги на ногу, конфузливо оправдывался:

— Да ведь она, тачка-то, доброго слова не стоит, товарищ начальник. Одно название, что тачка. Ручки в двух местах склепаны, дно пробито, борта чиненые. Ее бы давно на слом.

— Как же, на слом! Ишь ты, какой щедрый! — нудно пилил забойщика Лаврухин.— И где я тебе сейчас новую возьму?

— Да вы хоть эту дайте, на которой сидите.

— Эту? — пожевал толстыми губами начальник шахты.— Ладно, эту бери. Заложишь дыру куском доски.

Обрадованный рабочий почти выдернул тачку из-под Лаврухина.

— Ничего, товарищ начальник,— весело сказал он,— недолго и нам и вам с этим барахлом возиться. Скоро отмучаемся.

— Что так? — насторожился Лаврухин.

— Да как же, Алексей Степаныч, начальник участка, сказывал: будут нашу шахту механизировать. Скрепер поставят или конвейер — пески к стволу подавать из лавы. Другая музыка заиграет! Неуж не слыхали?

Лаврухин озадаченно опустился на сломанную тачку, крепко поскреб в затылке.

То и дело оступаясь в снег, по тропинке гуськом шли комсомольцы. Луна еще не взошла, и в неверном свете звезд узкая тропинка сливалась с сугробами. Мороз иголочками колол уши, нос, студил щеки. Где-то далеко, на сопке Лысой, шел трактор. Стеклянно-чистый выхлоп мотора временами так усиливался, что казалось, вот сейчас трактор вынырнет из сугробов.

Впереди шел секретарь комсомольской организации прииска бульдозерист Иннокентий Смоленский. Одна мысль занимала его — как получше провести ночной рейд, начатый комсомольцами по просьбе Шатрова. Раньше, при Лаврухине, никто не обращался с такой просьбой к комсомольцам, и поэтому особенно хотелось, чтобы этот первый рейд прошел удачно. «Для начала посмотрим, как с подвозкой воды экскаваторам. Потом на шахтах копнем»,— деловито размышлял Смоленский.

Перед тем как отправиться в рейд, Смоленский забежал к Лисичке посоветоваться. В каморке, отгороженной в общем бараке широкими тесинами, было темно. Смоленский нащупал спинку кровати.

— Дядя Максим, вы не спите?

— Никак Кеша? — обрадованно откликнулся старик.— Погоди, я сейчас. Егор ушел, так я один сумерничаю.

Кровать заскрипела. Вспыхнула голая лампочка на шнуре, засиженном мухами. Суетливо подтягивая полосатые кальсоны, Лисичка ослепленно моргал, не попадая босыми ногами в валенки.

— Я сейчас... Чаю хочешь? Заварка свежая, духовитая.

— В другой раз, дядя Максим. Я только на минутку, спросить вас...

— Всегда норовишь на минутку. Совсем отбился. Нет уж, без чаю я тебя не выпущу. Садись! — ворчливо-ласково приказал Лисичка.

Смоленский сбросил полушубок. Глядя, как топчется старик в тесной каморке, всовывая короткие полешки в квадратный зев печурки, старательно вытирая полотенцем эмалированные кружки, Кеша почувствовал легкое раскаяние. Редко он навещает старика! А ведь когда-то дядя Максим отца ему заменил...

Лисичка поучал:

— В каждую дыру не суйтесь. Хозяйство большое, всего вам не углядеть. Много-много, если на первый раз с экскаваторами разберетесь. Стоят они ночами, прах их возьми, больше, чем работают. А одними нашими лотками золото на плане не намоешь.

— Мы еще в шахты хотели спуститься.

— Навряд ли успеете. А надо бы. Разговор есть — пустой породы много на-гора гонят. Геологи, маркшейдеры наши ушами хлопают. Но это особь статья.

— Все-таки постараемся успеть.

— Постарайтесь,—согласился Лисичка.— Вы народ молодой, проворный. А теперь скажи — как мать? Пишет чего ай нет?

— Нет, не пишет,— помрачнел Смоленский,—Я уж два раза писал— ни ответа, ни привета. Забыла она меня. С год уж писем нет.

— А ты в третий раз напиши,— сердито сказал Лисичка.— Чай, помоложе, должен уважить матери. Больно вы легко от Матерей отступаетесь. Эх, Кешка, Кешка! Хоть ты и комсомольский секретарь, а ума-то у тебя не густо. Давай кружку, еще налью.

В отличие от комсорга, бурильщика Тараса Неделю беспокоили не рейд и связанные с ним заботы, а совсем иное. Мерно ступая след в след за Смоленским, Неделя с горечью вспоминал последний субботний вечер в клубе. Клава Черепахина не захотела сесть рядом и смотрела кинокомедию «Волга-Волга» вместе с подружками. Весь зал грохотал при появлении на экране Бывалова, и звонче всех хохотала Клава. Один Тарас сидел насупленный, скомкав в потном кулаке два билета, с таким трудом добытых па лучший, десятый ряд.

После кино начались танцы. Неделя не умел танцевать и, мучаясь, беспомощно смотрел, как бесцеремонно кружит в вальсе его подружку Витька Сиротка, шофер приискового гаража. Девушка раскраснелась, запыхалась. Раза два она даже споткнулась, и ревнивый взгляд Недели отметил, как крепко и смело подхватил Клаву шофер.

Белая косынка девушки касалась на поворотах Витькиного лица. Клава смеялась, что-то быстро-быстро говорила партнеру. А Тарас с мрачным наслаждением растравлял свою душевную рану: «Смеется... Конечно, ей веселее с Витькой! Ловкач, не мне чета — и сплясать, и па гитаре брякнуть, и языком потрепаться. Ишь как ухватил Клаву! Так бы и сунул в морду! Не лезь, не отбивай девушку! Тебе с ней так, хахоньки, а у меня...»

Чтобы не видеть свою любовь в объятиях Сиротки, Тарас опускал глаза на свои могучие руки, непроизвольно сжимавшиеся в кулаки. Не было на прииске человека, которого Неделя не мог бы завязать узлом этими руками. Но даже они оказывались бессильными сейчас, когда так хотелось удержать возле себя своенравную девушку.

Только в самом конце вечера, далеко за полночь, когда Тарас решился наконец уйти, чтоб не казниться, и уже поднялся с места, Клава вдруг, словно кто ее толкнул, выскочила из круга танцующих, легко перебежала фойе, дробно постукивая каблучками. Любовно, чуть насмешливо девушка перехватила снизу тоскливо потупленный взор Недели, на мгновение прижалась к нему высокой грудью. «Сядь, не дури! На номерок, возьмешь мое пальто».

И сразу пропала решимость парня. Куда девались его обида, злость. Не в силах отвести глаз от милого веснушчатого лица с коротким вздернутым носиком, смеющимся маленьким ртом, тонко очерченным подбородком, Тарас стоял большим ребенком.