Николай Яккола - Водораздел

Доариэ не спросила Поавилу, куда он едет, она никогда не вмешивалась в его дела. Управившись со своими утренними делами, она собралась помолоть на ручном жернове ячмень, но увидела, что к ним идет Хилиппа. «Чего ему от нас надо?» — удивилась Доариэ.

— Мир дому сему, — поздоровался Хилиппа. — Давно я у вас не был.

— Милости просим, — ответила Доариэ, ставя берестяную коробку с ячменем на лавку.

— Молоть собралась?

— Да. Хочу кашу сварить на обед.

— Осенью смололи бы побольше на моей мельнице, так не надо было бы теперь каждый день крутить жернов.

Незадолго до падения самодержавия Хилиппа купил в Кеми новые жернова и построил мельницу. Мужики поначалу было воспротивились, потому что Хилиппа решил построить свою мельницу повыше того места, где стояла общинная мельница, но потом все же уступили: жернова общей мельницы совсем истерлись, а денег для приобретения новых у общины не было, да и большинство мужиков еще не вернулись с войны.

Доариэ молчала, словно не расслышала слов Хилиппы.

— Уж больно твой Поавила гордым стал… — продолжал Хилиппа. — Где он?

— Да, кажется, бревна поехал рубить.

— Значит, в лес уехал… А у меня к нему дело. Ладно, потом зайду, — сказал Хилиппа и ушел.

Доариэ ошибалась. Поавила поехал заготовлять не бревна для новой избы, а хвою на подстилку скоту. На санях была уже большая куча густых темно-зеленых веток. Снегу в лесу было немного и Поавила решил, что мерин потянет и побольше воз. Свалив еще одну ель, он начал обрубать ее.

— Бог в помощь! — вдруг раздался возглас за спиной.

Поавила вздрогнул.

— Фу, леший, как напугал! — проговорил он, увидев Крикку-Карппу.

— Руби, руби, не бойся, — захихикал лесник, — меня и раньше бояться не надо было, а теперь и подавно. Мне ведь отставку дали.

Он бросил кошель и снял с плеча старый дробовик.

— С охоты? — спросил Поавила.

— Уж как говорится, коли на месте сидеть будешь, ни зверя, ни рыбы не добудешь. Ходил лисьи капканы проверять.

— А кошель-то, вижу, пустой.

— Красной лисе и цена красна, на нее стоит охотиться, если даже и не поймаешь ее, — отшутился Крикку-Карппа и, присев на поваленное дерево, начал свертывать цигарку. — Закуривай.

Поавила тоже сел покурить.

— А ты так и не начал бревна рубить? — заметил Карппа. — Все только грозишься.

— Успеется, — уклончиво ответил Поавила.

— Все же думаю, надо бы не терять времени, пока власти никакой нет, — советовал лесник. — А то, гляди, строгие законы насчет леса установят…

Поавила взглянул на лесника. Не коммунистов ли тот имеет в виду?

— Утром Хилиппа заходил. Говорит, скоро лес понадобится — с Финляндией, мол, будем торговать. А мне сказал, чтобы я лисиц больше добывал.

Поавила хмурился и молчал.

— Хилиппа говорил, что вечером к нему гости пожаловали из-за границы, — продолжал Карппа.

— Слышал, — буркнул Поавила.

— Да, лес всегда карела кормил, — помолчав, заговорил Крикку-Карппа. — Все ведь испокон веков карел берет оттуда. Крыша над головой — оттуда, лапти на ногах — оттуда, кошель за спиной — тоже, и ложка, и хлеб в голодный год оттуда. И последнюю домовину, чтоб в землю лечь, тоже оттуда берем.

— Да, а когда враги приходят, то и приют в лесу находим, — добавил Поавила, взял топор и начал яростно обрубать сучья.

Крикку-Карппа вскинул кошель за плечи и направился к деревне.

Вскоре Поавила с возом хвои приехал домой. На дворе его встретили жена и Микки. Доариэ сразу сообщила, что заходил Хилиппа.

— Видно, насчет долга. Ведь мы ему за семена должны, — предположил Поавила, разгружая воз.

— Да нет, очень уж добрый он был, — не согласилась Доариэ. — Чего, говорит, на моей мельнице зерно не смололи…

— Обходились мы без его мельницы и теперь обойдемся, — оборвал ее муж. — Где Хуоти?

— Ушел куда-то. К Хёкке-Хуотари, наверное. И что его туда вечно тянет?

— Пусть привезет еще воз хвои.

— Микки, сбегай к Хёкке-Хуотари и скажи Хуоти, что отец велел сейчас же идти домой, — сказала Доариэ младшему сыну, который уже начал разделывать хвою.

Микки всадил топорик в чурбан и побежал к соседям.

Бросив лошади охапку сена, Поавила пошел в избу, но только он сел завтракать, как прибежал Хилиппа, видимо, поджидавший его возвращения.

— Хлеб-соль!

По карельскому обычаю следовало в ответ Хилиппе сказать: «Милости просим», но вместо этого Поавила хмуро заметил:

— Для бедняка и соль приварок.

Хилиппа почувствовал некоторую неловкость. С тех пор как Пулька-Поавила взломал дверь общинного амбара и попал за это в тюрьму, Хилиппа редко бывал у соседа.

— Гордым ты стал, сосед. Моя мельница чем-то плоха тебе. Топоры ходишь точить к Хёкке-Хуотари, будто у него точило лучше.

Поавила удивлялся про себя и не знал, что и сказать: уж больно сладким был голос Хилиппы.

— Ну, как сосна валится? — спросил Хилиппа.

— Не пробовал еще, — ответил Поавила. — Успеется.

— Зря, зря ты тянешь, — пожурил Хилиппа. — Что можешь сделать сегодня, не оставляй того на завтра. Так ведь в старину говорилось. Если помощь какая надобна, я помогу, как всегда…

«Как всегда… — подумал про себя Поавила. — Интересно, чего он хвостом виляет?» Услужливость Хилиппы показалась ему подозрительной, но так как Хилиппа разговаривал с ним по-человечески, Поавила тоже не мог грубить ему.

— Ничего. Как-нибудь сами справимся, — ответил он, искоса взглянув на Хилиппу.

Хилиппа был в новом праздничном пиджаке с двумя рядами пуговиц. Правда, день был субботний, но ведь обычно он даже по воскресеньям ходил по деревне в залатанной одежде, то и дело поругивая свою нерадивую супругу. Выросшая в богатом доме, его жена действительно привыкла жить на всем готовом и единственное, что она умела — это языком болтать. Но в заплатках Хилиппа щеголял все-таки не из-за нерадивости своей жены, а скорее из желания показать людям, что он не так богат, как на деревне думают. А сегодня он почему-то нарядился в новый пиджак и даже рубаху белую надел. «С чего бы это?» — удивлялся Поавила.

— Может, ты придешь вечерком в школу? — спросил Хилиппа. — Сергеев что-то хочет народу сказать…

Поавила медлил с ответом.

— Чего ж, могу и прийти.

— Там и фотографировать будут, — добавил Хилиппа, посмотрев при этом на Доариэ, словно хотел сказать, что женщины тоже могут прийти туда.

Обойдя все дома и пригласив мужиков на собрание, Хилиппа вернулся домой.

Его жена сидела в бабьем углу и расчесывала волосы.

— Оксениэ…

Оксениэ вздрогнула и, откинув с лица рыжие волосы, шикнула на мужа:

— Тише ты… Гости услышат. Пора бы тебе уже запомнить, что при гостях я не Оксениэ, а Сеня.

Жена Хилиппы стыдилась своего, как ей казалось, старомодного имени.