Николай Яккола - Водораздел

— Конечно, боимся, — усмехнулся Донов. — Где уж нам…

Харьюла смутился. Он почувствовал, что перехватил, но уступать ему не хотелось.

— Триста бойцов могут в тылу у лахтарей таких чудес натворить…

— Давай-ка поднимемся на гору, — предложил Донов.

Подужемье, как и другие карельские деревни, расположенные на Кеми, тянулось вдоль берега. От других деревень село отличалось лишь тем, что в нем была всего одна улица, по одну сторону которой у самой воды стояли деревенские бани, а по другую выстроились в ряд добротные большие избы с пристроенными к ним хозяйственными дворами. За избами начинался крутой склон горы. На этом склоне, где посевам не были страшны никакие заморозки, находились огороды и ячменные поля селян. На той же горе, возвышаясь над всем селом, стояла церковь. Донов и Харьюла шли вверх по тропинке, ведущей к церкви.

Тем временем село начало оживать. Над избами закурились запоздалые дымки, люди стали вылезать из укрытий, выходить на улицу. Еще не пришедшие в себя от испуга и удивления деревенские женщины настороженно следили за красноармейцами, неожиданно заполнившими село; некоторые, посмелее, вступали в разговоры с бойцами.

— А-вой-вой, мы-то думали, что зараз воевать начнут, — охала какая-то молодуха. — Залезли в подпол, а мужики в лес…

Поднявшись на гору, Донов стал рассматривать в бинокль противоположный берег реки. Возле порога что-то чернело. Донов передал бинокль Харьюле.

— Кажется, лодка, — сказал тот.

— Не лодка, а судно, — поправил Донов. — Целый год его строили подужемские корабелы. Строили и посмеивались.

Донову уже приходилось бывать в Подужемье. Он отбывал ссылку в этих краях, в лесной глуши верстах в семидесяти отсюда. Перед самой войной он летом пристал к сплавщикам и добрался с ними до Кеми, но в Кеми его схватили, обвинили в бегстве, и он оказался в одной камере с Пулькой-Поавилой. Проходя со сплавщиками через Подужемье, Донов тогда и увидел, как подужемцы строят эту ладью. Она все еще стояла на берегу и, видимо, ей и не суждено было быть спущенной на воду.

— Как-то втемяшилась генерал-губернатору такая блажь, — рассказывал Донов. — Захотелось, вишь, ему объехать свои владения, посмотреть, как карелы живут. Да разве на таком корыте поплывешь по порогам Кемь-реки?

Из-под горы, из деревни, донеслись какие-то крики, шум. Донов и Харьюла переглянулись и поспешили вниз.

Возле одного из домов толпились кучкой женщины.

— Принесешь обратно, своими руками принесешь и на то место положишь, откуда взяла, — кричала пожилая женщина другой, помоложе, стоявшей перед ней с невинным видом.

— Да где же я тебе теперь возьму? — отвечала молодуха. — Из коровьего брюха, что ли, выну?

Донов понял из разговора баб всего несколько слов. Харьюла тоже с трудом понимал подужемский диалект, но все же ему удалось, наконец, разобраться, из-за чего бабы ссорятся. Оказалось, что тем временем, пока жители отсиживались в подполье, а красные еще не успели вступить в оставленное белофиннами село, эта молодуха, у которой свое сено было на исходе, наведалась в сарай пожилой хозяйки.

— Руочи чуть ли не все сено забрали, — со слезами на глазах жаловалась пожилая. — А остатки свои разворовали.

— Да я же горсточку взяла, — оправдывалась молодая.

— Ах, горсточку? — и пострадавшая попыталась вцепиться в волосы своей обидчицы. — Воровка! Господи, прости…

— Так уж и разорилась! — вступилась за молодуху одна из баб. — И сена у вас хватает, и всего полно. От богатства дом ломится.

Тут Харьюла заметил, что к ним бежит один из его ребят.

— Яллу! — крикнул он издали, показывая черную ушанку. — Вот нашел у порога.

Харьюла взял вымокшую в весеннем снегу шапку. Она была хорошо знакома ему. На внутренней стороне в подкладке должна быть игла с намотанной на нее черной ниткой. Так и есть…

— Русканена шапка, — тихо, словно про себя, сказал Харьюла.

Он вспомнил, как всего несколько дней назад они ходили сюда в разведку. Русканен и Кивимяки, примкнувший к ним в Кеми, шли впереди. Подходили уже к деревне. И вдруг из леса возле дороги их окликнули по-фински: «Кого там дьявол несет?» А потом…

— Так и пропал человек. Одна шапка осталась, — все так же, ни к кому не обращаясь, сказал Харьюла.

— Старик там один говорил, будто их живыми бросили в порог, — сказал красногвардеец, нашедший шапку.

— От человека только шапка осталась, — повторил Харьюла, показывая ушанку Донову.

Донов хорошо понимал, как удручен Харьюла. Ведь он сам за короткое время потерял столько близких людей. И Соню тоже… Но нельзя предаваться тяжелому настроению, нельзя падать духом. Неожиданно для Харьюлы Донов схватил у него из рук шапку и, подняв ее над головой, крикнул:

— Тихо, бабы!

Женщины перестали галдеть, переглянулись и удивленно уставились на Донова.

— Человек жизнь отдал, а вы тут из-за паршивого клочка сена шум подняли, — уже более спокойно продолжал он.

Молодуха подошла к ним.

— Зашли бы в избу, миленькие. Погрелись бы. Небось замерзли? — заворковала она. — Я самовар сейчас поставлю.

— Идите, идите к Степаниде, — крикнула пожилая хозяйка, держась на всякий случай в отдалении. — Для мужиков у нее всегда самовар горячий. Слаба вдовушка до вашего брата…

Никто не ответил на злорадные слова пожилой хозяйки, и, видя, что на нее не обращают внимания, она пошла к своей избе, ворча под нос: «Все вы одинаковые разбойники…»

— Да не взяла бы я ее сена, кабы знала, что она дома, — оправдывалась Степанида. — Народ-то говорил, будто собираются они с руочами бежать. Ну, пойдем, мужики, в избу.

И она легкой походкой пошла к избе.

— Пойдем, — оживился Харьюла.

— Надо бы на всякий случай послать разведку хотя бы до Войярви, — задумчиво сказал Донов.

Сказано это было, конечно, Харьюле: кто же, кроме его лыжников, мог сходить в разведку.

— Что же, можно и сходить, — согласился он. — Только попозднее, когда начнет подмораживать. Тогда лыжи лучше идут.

К ним подбежал белобрысый мальчуган, хотел было что-то сказать, но вдруг застеснялся и растерянно потупился.

— Ну, что скажешь, молодой человек? — шутливо спросил Харьюла.

— Мамка ждет, — выпалил мальчик и пустился бегом к дому.

— Ждет! — улыбнулся Харьюла и, подмигнув Донову, сдвинул свою шапку еще больше набекрень.

— Ну что же, — вздохнул, пряча улыбку, Донов. — От горячего чая мы не откажемся.

До избы Степаниды было совсем близко. Впрочем, избой ее жилище было трудно назвать, скорее, это была избенка. Настоящие избы в Подужемье были большими, просторными, многие в два этажа. И жили в этих избах довольно богато. Весной — семужий промысел на пороге, летом — сплав на Кеми-реке, зимой — строили лодки или занимались каким-нибудь отхожим промыслом. Все это давало неплохой доход старательному хозяину. А в избенке Степаниды хозяина не было. Многие приметы говорили о том, что в доме нет мужских рук. На приспособлении, вбитом в наружную стену, сиротливо висела дуга, почерневшая и потрескавшаяся. Возле хлева валялись заброшенные сани. А в самой избе на воронце возле печи лежали заготовки для санных полозьев, уже почерневшие от копоти. Глаза у хозяйки были печальные и задумчивые, видно было, что не выплакала она еще свое недавнее горе.