Марк Чарный - Лейтенант Шмидт

Не теряя времени, барон тотчас выехал в Петербург. Дельце с жульнической продажей имения находилось в министерстве юстиции. И когда сам министр доложил царю, что «генерал от инфантерии барон Меллер-Закомельский изобличается в присвоении 210 тысяч рублей, полученных им за продажу майората «Господарис» сверх продажной цены, показанной в купчей крепости, и подлежавших… внесению в неприкосновенный майоратский фонд», царь, ознакомившись с докладом, изволил наложить резолюцию: «Желаю ввиду его заслуг, чтобы дело о нем было прекращено».

Реакция торжествовала. Но в стране происходили события, не поддававшиеся статистическому учету, не всегда заметные поверхностному взгляду и не подвластные никакому полицейскому надзору. В сердцах народов затаились боль и гнев. Неутихающая боль, великий гнев. А это тоже сила, способная повлиять на историю. Накопившись, она в подходящий момент скажет свое слово, и это слово будет решающим.

Тихим летним утром 28 июня 1906 года вице-адмирал Чухнин отправился на катере на свою дачу «Голландия». Адмирал был в белом кителе. С ним следовали жена, адъютант, двое конвойных. На даче его встретили фельдфебель, переодетый жандарм, управляющий, целый штат военных, обслуживавших дачу. Заядлый любитель цветов, Чухнин прошелся по саду и убедился, что недавно взятый садовник матрос Акимов знает свое дело. Акимов ухитрился вывести тринадцатый сорт сирени. Похвально, весьма похвально.

Погуляв по саду, Чухнин остановился у площадки для лаун-тенниса… Что-то заставило его обернуться. Повернув голову, он увидел матроса. Что за черт: стоит матрос и не вытягивается в струнку, не отдает чести. Чухнин не успел удивиться и разгневаться, как увидел нацеленное на него дуло винтовки. Он только крикнул: «Матрос!» — и утреннюю тишину разорвал выстрел, другой. Чухнин упал, смертельно раненный в голову и в грудь…

Поднялась паника, и стрелявший успел незаметно скрыться. Только потом выяснилось, что с дачи исчез матрос Яков Акимов, проявивший такое искусство в садоводстве.

Чухнина положили на корме того катера, с которого он всего час назад наслаждался спокойствием утреннего моря, и доставили в морской госпиталь. Здесь он вскоре скончался.

Комендант севастопольской крепости генерал Неплюев оказался счастливее Чухнина. Тот самый солдат Иван Тихонов, который добивался в Совете депутатов освобождения генерала, арестованного матросами решил отомстить ему за все жестокости, за обман, за крушение своих иллюзий.

Тихонов сделал бомбу и подкараулил Неплюева, когда самодовольный генерал, сверкая золотым шитьем мундира, собирался на какой-то торжественный молебен. Но оттого ли, что бомба была приготовлена не так, как следует, или оттого, что Тихонов очень волновался, — только от взрыва погиб сам Тихонов. Неплюев остался цел.

Пришел 1917 год. Весь старый строй жизни рухнул с быстротой горного обвала. То, что казалось огромной неприступной горой, было со всех сторон подточено подземными потоками, ручьями и ручейками.

Останки Шмидта, Частника, Гладкова и Антоненко были разысканы на острове Березань и торжественно доставлены в Севастополь. Майский день был напоен ласковым теплом. Корабли на рейде и в бухте украсились сигнальными флагами различных цветов и сочетаний. На берегу собрался весь Севастополь. Прохладный бриз слегка колыхал знамена. Кормовые флаги кораблей были приспущены в знак траура. Сто одним выстрелом салютовали корабли событию исторического значения.

В эти волнующие минуты встречи останков Шмидта и его товарищей к народу, набиравшему все больше революционных сил, поспешили примазаться люди, ничего общего не имевшие с революцией, более того — ее враги. На почетном месте стоял, поигрывая золоченым кортиком, командующий Черноморским флотом адмирал Колчак. Где-то в толпе мелькнул офицер колчаковского штаба Ставраки. Увидев приехавшего из Петербурга сына Шмидта, Евгения, он деловито свернул в сторону.

Останки четырех революционеров были похоронены в склепе Владимирского собора с высшими гражданскими и церковными почестями.

Возвращались с каторги оставшиеся в живых очаковцы. Вернулся Василий Карнаухов, нажив в тюрьме туберкулез. Царские тюремщики отбили ему легкие мешками с песком. Бывшего подшкипера крейсера «Очаков» и ученика Шмидта избрали почетным моряком Черноморского флота.

Но девятый вал революции еще только надвигался. В октябрьские дни 1917 года возле штаба революции в Петрограде, у Смольного, где находился Ленин, появился броневик, на котором крупными неровными буквами было написано: «Лейтенант Шмидт». Имя Шмидта, образ Шмидта, сердце Шмидта, горевшее любовью к свободе и трудовому люду, как знамя, подняли борцы, ринувшиеся в атаку за новую жизнь.

Над Крымом, как и над всей страной, закружились вихри гражданской войны. Золоченый кортик адмирала Колчака был брошен на дно Черного моря. А сам Колчак, «правитель омский», был схвачен в Сибири и расстрелян.

После окончательной победы революций пришло время выполнить последнюю волю лейтенанта Шмидта. Останки четырех героев перенесли на Коммунистическую площадку — на кладбище, где похоронены лучшие люди Севастополя. Гробы Шмидта и его товарищей несли молодые матросы-комсомольцы, несли, чувствуя великую ответственность и гордясь тем, что на долю им выпало продолжать дело героических отцов. Памятник поставили простой и величественный, с корабельным якорем, такой, как просил Шмидт.

Когда очаковцам был вынесен смертный приговор, Зинаида Ивановна уехала, в последний раз попрощавшись со Шмидтом. Она уехала не в Испанию, как советовал в прощальном письме Петр Петрович («там рассеешься»). Да и где укроешься от тупой боли, которая леденит мозг, сушит сердце? Потом она не могла вспомнить, как оказалась на очаковском вокзале, кто купил ей билет, когда она приехала в Киев. Туман, туман… в котором сиял только светлый взгляд, умный и доброжелательный.

— Прощай, Зинаида…

Не хватало сил подумать, взвесить, что произошло с ней всего за полгода со дня короткой встречи в поезде до этого выстрела в Березани, который пронзил сердце всей России. Казалось, прошло не полгода, а жизнь, вечность…

Но время затягивает все раны. Немеркнущий образ Шмидта все глубже уходил в историю, становился легендой.

Через одиннадцать лет Зинаида Ивановна вышла замуж за киевского профессора.

Теперь, когда я пишу эти строки, Зинаида Ивановна, все еще энергичная женщина почтенного возраста, живет в Москве. Она персональный пенсионер. На столе в ее комнате стоит небольшая фотография П. Шмидта с его личной надписью-посвящением. Шмидт смотрит прямо и пристально. И кажется, взгляд этот устремлен в глубину веков.