Семен Розенфельд - Доктор Сергеев

— И я очень рад, — просто сказал Костя. — Простите, как ваша фамилия?

Посетитель не то не расслышал вопроса, не то не захотел отвечать. Он устало молчал, будто ожидая, что земляк начнет рассказывать ему о Ленинграде.

— Вы давно из дому? — спросил Костя, зябко закрывая ноги полами халата.

— Месяцев десять. Сейчас я с фронта.

Сергеева волновал вопрос: кто же этот, такой знакомый человек? Но больше расспрашивать он не решался.

Он вглядывался в лицо незнакомца — необычное и характерное. Большой покатый лоб был отчетливо прорезан несколькими глубокими морщинами от виска до виска. Темные с рыжеватым отливом волосы уходили назад двумя мягкими волнами. Подбородок выдвинут, слегка суженные глаза, немного тусклые, затянутые дымкой страдания, внимательны и умны.

— Вы ранены или контужены? — спросил Костя.

— Ни то, ни другое, — немного виновато сказал гость. — Я просто болен. Я ведь не военный.

«Конечно, конечно…» — почему-то обрадовался Костя. Он уже не сомневался, что встречал этого человека где-то в Ленинграде. Ему хотелось как можно скорее узнать, чем болен его новый знакомый, почему он при ходьбе чуть-чуть волочит ногу, но не так, как при обычных параличах, и почему не дрожат у него руки в покое и, наоборот, сильно дрожат, как только он делает какое-либо движение, и, наконец, почему он так удивительно медленно говорит. Эта резко замедленная, скандированная речь больше всего удивляла Костю. Слова иногда разбивались на отдельные слоги с резкими паузами и при этом произносились монотонно и уныло.

«Дрожательный паралич или рассеянный склероз… — поставил Костя диагноз. — Но что именно?»

Он уже не сомневался, что его новый знакомый болен одной из этих тяжелых болезней, и присматривался к каждому движению, взгляду, прислушивался к его странной речи. Он восстанавливал в памяти наиболее характерные симптомы той и другой болезни и все больше склонялся к мысли о рассеянном склерозе. На мгновение вспыхивала мысль: «Ах, не всели равно, какой именно из этих двух болезней он болен? И та и другая не знает средства исцеления, и та и другая ведет к длительной инвалидности и к неминуемой смерти. И чем дольше тянется болезнь — а она может затянуться и на долгие годы, — тем тяжелее она и для больного, и для окружающих…» Но страстная мысль врача-исследователя, целителя уже загорелась в горячем мозгу Кости. Он сопоставлял симптомы этих двух органических нервных заболеваний. Он не находил того, что было так характерно для дрожательного паралича, — маскообразного, неподвижного лица, наклонения вперед туловища и головы, дрожания в кистях рук. У незнакомца не было согнутых в коленях ног, словно он на ходу приседает, как это бывает при дрожательном параличе.

«Сомнений нет, у него рассеянный склероз…» — решил Костя.

С нетерпением дослушав все, о чем так медленно рассказывал ему больной, Костя внезапно спросил:

— Скажите, у вас не рассеянный склероз?

— Да… — удивился больной. — Но… Простите… Почему вы думаете?

— Я наблюдаю… — смутился Костя. — Сужу по ряду характерных симптомов.

— Но когда же вы успели их заметить? Ведь ни один врач не сказал мне этого вот так, сразу… Вы невропатолог?

— Нет.

— Тогда вы чудовище.

Они оба рассмеялись. Но сейчас же оба стали серьезны и замолчали. О чем думал больной, Костя не знал, но себя он поймал на том, что словно бы обрадовался, узнав, что у ленинградца именно рассеянный склероз, забыв, что это смертный приговор для больного.

— Устал… — тихо, почти шепотом сказал больной, — пойду, полежу.

Косте показалось, что он жестоко огорчил этого человека своей глупой непосредственностью, что было крайне неделикатно так резко назвать болезнь, хотя больной уже давно о ней знал. Именно то, что ее можно так легко, с первого взгляда, распознать, должно было его особенно встревожить. Но больной, медленно поднявшись, сказал, дружески улыбаясь Косте:

— Если силы позволят, я позднее зайду к вам.

— Пожалуйста, прошу вас, — откликнулся Костя. — Буду очень рад.

И сейчас же, подняв голову, стал внимательно следить за походкой и движениями больного.

— Кто это был? — спросил Костя у санитарки Нади, как только она вошла в палату. — Как его фамилия?

— Фамилии не помню, какая-то очень трудная, — весело ответила санитарка, — знаю только, что писатель.

— Писатель?.. — переспросил, что-то вдруг вспоминая, Костя и сделал движение, будто хотел сейчас же подняться и пойти вслед за ушедшим.

Он вмиг сопоставил все, что знал о госте: ленинградец… писатель…

Костю охватило волнение. Как же он сразу не догадался?.. Ведь он видел его портреты, даже слышал его лекцию… Но почему он здесь? Как хорошо, что он познакомился с ним, что будет часто видеть его, говорить с ним.

Но в ту же минуту Костя вспомнил: рассеянный склероз! Это неизлечимая болезнь… Это несчастье, скорый конец… Болезнь может тянуться годы, но она неизбежно, и сравнительно быстро, выводит из строя, делает человека полным инвалидом. А то состояние, в котором находится сейчас больной, — одна из последних стадий. Случайная простуда, неожиданное осложнение — и резко ослабленный организм, неспособный к сопротивлению, сразу сдает. «Нет, нет, нет… — томился Костя сознанием своей беспомощности. — Ему не поправиться. Еще год, может быть два — и он погибнет!..»

Костю не покидала мысль о писателе. Снова он с горечью подумал, что тот еще молодой — ему, видимо, нет еще и пятидесяти, — а осужден на скорую смерть. Почему-то вспоминалась описанная этим автором гибель Грибоедова, смерть Кюхельбекера. Вероятно, и в конце романа о Пушкине автор дает описание смерти великого русского поэта. Может быть, третья часть уже написана? Надо спросить. Пока же Костя вспоминал конец второй части — приезд Державина в Царскосельский лицей, чтение юным Пушкиным стихотворения «Воспоминания в Царском селе», восторг Державина, выбежавшего из-за стола, чтобы обнять Александра, «побег» смущенного чтеца и последние слова, брошенные Державиным:

— Во весь опор!

Захотелось скорее прочесть третью часть. Надо спросить писателя сегодня же. Надо непременно повидать его как можно скорее, сказать, что медицина сейчас на большом подъеме, что каждый день приносит все новые великие изобретения, открывающие пути лечения болезней, считавшихся ранее неизлечимыми.

Костя ждал писателя, но в этот день он больше не появлялся. Пришла Рузская, и от нее Костя узнал, что эвакуированный из Ленинграда писатель уже несколько месяцев живет со своей семьей в этом городе, что в госпиталь привезла его она, Рузская, с помощью другого ленинградского литератора, потому что здесь работают наиболее нужные ему врачи и здесь ему удобнее, чем в больнице. От Рузской Костя узнал, что, несмотря на тяжелую болезнь, писатель продолжает работать, стремясь закончить третью часть романа о Пушкине. Рузская сказала, что он очень плохо себя чувствует и врач запретил ему подниматься. И у Кости тоже вдруг заметно поднялась температура, появилась боль в ноге. Дежурный врач сделал сердитое замечание по поводу его «чрезмерного вхождения в жизнь» и предложил Косте вести себя в строгом соответствии со своим состоянием.