Геннадий Николаев - Хранилище

Пространство разгрузочной площадки, где мы стояли, походило на полость огромной пещеры. В углах и вверху, над кран-балками клубилась мгла, чудились какие-то изломы, узлы сплетений, поблескивала изморозь. Вдоль стен в специальных гнездах стояли шкафы непонятного назначения. На крючьях, как застывшие змеи, висели не то провода, не то канаты. По стенам на кронштейнах тянулись кабели, трубы. На полу возле электрического шкафа аккуратными штабелями были уложены бруски и доски.

Постепенно глаза привыкли. Впереди в сумраке проступили каркасы стеллажей, заполненных чем-то сплошь зеленым. Опорные колонны по центру Хранилища уходили вглубь, сливаясь в еле различимый частокол. Лампы в плоских тарельчатых' фонарях едва освещали проезды и проходы между ровными прямоугольными призмами стальных конструкций, но и то, что было видно, впечатляло мощью и мертвенным порядком.

Я подошел к стеллажам. Зеленое распалось на ровные ряды ящиков, стоящих друг на друге, впритык, ровными штабелями.

Ящики, ящики, ящики — армейские, защитного цвета, с железными ручками и защелками, запломбированные, проштемпелеванные черными условными знаками и астрономическими номерами. Ящики, ящики, ящики — призмы-секции, уходящие в смутно видимую даль…

Хранилище не отапливалось, но, несмотря на тридцатиградусный мороз снаружи, в нем не было холодно. Тепло, которое ощущалось здесь, было какое-то странное. Тепло батарей обычно пахнет краской, паклей, замазкой, оно ласково, приятно, домовито. Тепло электрических спиралей слишком жестко, как бы струится, сушит воздух, вздымает легчайшую пыль. И то и другое — живое тепло. Тепло, которое ощущалось в Хранилище, было каким-то затхлым, застойным, мертвенным, словно исходило от спящих летаргическим сном. Оно возникало неизвестно откуда — ни по бокам, вдоль стен, ни на центральных колоннах — нигде не было обогревателей, тепло существовало как бы само по себе, вместе с зелеными армейскими ящиками, которыми были плотно забиты стальные стеллажи в обоих пролетах.

Я ходил между абсолютно похожими друг на друга стеллажами в каком-то странном изумлении, будто попал в сказку, к злому волшебнику, который все это придумал, чтобы до смерти заморочить попавшего сюда, в эти мрачные катакомбы. Никогда в жизни не видел я прежде ничего подобного, не мог даже представить, что подобное возможно. Поражало не то, что в одном месте собрана столь гигантская разрушительная мощь, а само это заботливо потаенное сооружение из стеллажей, призм, ящиков, лабиринтов, имевшихся в таком невероятном количестве, что обязательно должно бы быть объявлено миру как восьмое или бог его знает какое по счету чудо света.

Я вернулся на площадку, где стояли, ожидая меня, лейтенант и Слижиков. Заметив мое состояние, лейтенант усмехнулся:

— Ну что, богатыри, хватит на двоих?

Я взглядом перекинул вопрос Слижикову — Сашок как-то болезненно улыбнулся, пожал плечами.

— Ну что ж, — лейтенант взглянул на часы, — сверим и — с богом!

Мы сверили часы.

— У каждой секции свое освещение. По окончании работы все должно быть отключено, — строго предупредил лейтенант и, козырнув, удалился.

Мы стояли с Сашком в этой сумрачной пещере и молча смотрели в ее нутро. Мне почему-то вспомнилась уборка картошки в годы войны. Нас — четверо: бабушка, мама, сестра и я, а перед нами пятнадцать бесконечных соток, бурые поникшие кусты, едва различимый в дождливом мареве край поля, где кончается картошка — наша жизнь, наш труд и наше проклятие. Черное низкое небо, холод, ветер, грязь… Здесь ни дождя, ни ветра, ни грязи, но ощущение громадности и тягостности предстоящей работы было таким же.

Прежде всего надо было подумать над тем, как организовать работу, чтобы в отпущенное время снять реальную геометрию хранящегося Продукта. Сложность заключалась в том, что никто не знал, сколько ящиков находится на каждом стеллаже и в каком порядке они расположены относительно друг друга. «Абсолютно похожими» они казались лишь на первый взгляд, на самом деле картина могла оказаться весьма пестрой. Хранилище загружалось постепенно, эпизодически, расположению ящиков не придавали в ту пору никакого значения. А оказалось, что все имеет значение: и сколько ящиков, и как они располагаются на стеллажах, и какие проходы между стеллажами, и даже толщина досок, из которых были сделаны ящики, тоже имеет значение…

Я вынул из портфеля приборчик, включил на самом малом диапазоне чувствительности — красный глазок заморгал то слишком торопливо, тревожно, то как бы пережидая что-то, медленно, с паузами. Синхронно со вспышками раздавались сухие щелчки, словно внутри прибора сидела птица с красным глазом: когда глаз открывался, она клювом била по крышке, просилась на волю…

Сашку приборчик понравился. Приложив к уху, он заулыбался, мечтательно, сущий еще ребенок, не ведающий, какая страшная сила пробуждает эту «птицу»…

Ребята считали, что мне крупно повезло: из пяти молодых специалистов-физиков, принятых летом в «фирму» (так мы называли наш проектный институт), начальство выбрало для этого дела меня. Вряд ли я был способнее других. У начальства свои виды и никто не знает, везет вам или не везет, когда выбирают именно вас.

Все мы находились в одинаковом положении — и по должности, и по зарплате, и по семейным обстоятельствам: все недавно женаты, всем нужно жилье, разумеется, отдельные квартиры. Поэтому подвигов мы жаждали еще и по вполне земным мотивам. Однако настоящего дела так все и не было — мы ощущали себя странным придатком к строительному отделу: по их заданиям рассчитывали биологическую защиту от излучений — стены из бетона со свинцовой и чугунной дробью, чугунные откатные двери, свинцовые плиты и лабиринтные проходы для каких-то неведомых зданий, в которых будут размещены неведомые аппараты. Какие могут быть подвиги, если рабочее место у тебя — письменный стол и кульман, орудия труда — линейка, арифмометр, карандаш и резинка. Судя по строительным чертежам, мы догадывались, что где-то там, в неведомых краях создается, вздымается могучая и грозная техника, но посмотреть на нее, пощупать ее нам еще не удавалось. Таинственные разговоры технологов, выходивших покурить в общий коридор из-за «чекиста», то есть из специально выгороженных для них помещений, куда требовался дополнительный пропуск, разговоры эти, ничего не проясняя, лишь еще пуще разжигали наше нетерпение. Нам казалось, что именно здесь, в этой «фирме» делают супербомбу, и мы жадно ловили обрывки разговоров, фамилии директоров объектов со странными индексами вместо названия, строили догадки и жаждали того дня, когда нас наконец-то допустят до главного — до нее. Мы не сомневались, что она нужна, наша, советская супербомба. Мы верили, что она станет благом для страны и всего мира, отрезвит зарвавшихся империалистов, разрешит все проблемы. И мы мечтали участвовать в ее создании, готовые отдать ей все силы ума и души. Но время шло, а нам ничего не говорили, никуда не пускали, ничего не показывали. Кабинетная возня с бумагами изрядно нам поднадоела, и мы откровенно зевали, обсуждая варианты, куда бы дать деру, в какой-нибудь еще более экзотический «ящик».