Андрей Куторкин - Валдаевы

— Так уж и дом…

— А ну как мужик твой не скоро вернется! Чем думаешь потом платить?

— Бог поможет…

— А он мне шепнул: «Не давай Палаге взаймы: не вернет!» Хоть плачь, не дам я ни хлеба, ни пшена.

Палага некоторое время исподлобья и пристально смотрела на Неньку, словно не узнавала.

— Не стыдно тебе?

— Тому, кто сыт, — не диво стыд.

— Да ты подумай, чего городишь? К кому ж после этого я кланятся пойду?

— Алово — село большое.

— Да провалилось бы оно в тартарары вместе с тобой!

И резко повернувшись, Палага быстро пошла домой. Нет, не ожидала она такого от Неньки! Та будто в душу ей плюнула. А ведь подругой звалась!.. К кому пойти? Если Латкаевы отказали, то Алякины подавно не дадут. К Пелевиным или Мазылевым? Для них муж — острожник да каторжник… Будто он и впрямь разбойник!..

Придя домой, вспомнила, что завтра пятница — базарный день. И начала рыться в своих пожитках — искала, чего бы продать. Опорожнила свою коробью, достала из нее полусапожки, венчальный сарафан, юбки да кофты, что поновее, свертки холста, свою романовскую шубу и кожаные сапоги Аристарха. Связала все это в узел и пошла к Платону Нужаеву спросить, поедет ли тот на базар и если поедет, может, прихватит и ее товар. Платон сказал, что поедет, и вернул ей топор, который брал точить неделю назад.

Солнце село за тучу, и сумерки наступили раньше времени.

Палага пришла домой и зажгла огонь. Топор, когда клала его под лавку, блеснул — на миг, как молния. И в голове промелькнула черная мысль, которой она испугалась, да так, что по спине пробежали мурашки.

— Свят, свят, свят…

Вытерла холодный пот со лба. Но пугающей мысли не стерла — снова появилась та и снова бросила в дрожь.

Так и не покормив детей, положила их спать на коник. Ласково и заботливо закутала выцветшим розовым одеялом, думая все ту же черную думу: только смерть освободит ее и детей от нужды, и не лучше ли махом разрубить узел — взять да уйти с этого постылого света и ребятишек забрать с собой…

Словно протяжный вздох послышался с надворья — начался ливень. Палага тоже тяжело вздохнула. Почувствовала на щеках слезы. Что делать? Что?! А может, надо было уступить, когда предлагал Арефий?..

Три дня назад возле ее ворот остановился рессорный тарантас, из него вылез Арефий Локотков, про которого муж говорил: «барский холуй». Арефий вошел в дом и сказал, что завернул в гости. А она не могла взять в толк: зачем он заявился, что ему нужно. Справился, получает ли она письма от мужа; потом, словно подбирая слова, зашевелил губами; поводил тыльной стороной большого пальца под носом и, чтобы замять неловкость, кашлянул, потом еще раз, махнул рукой и спросил, не желает ли она получить двадцать пять рублей. Удивилась Палага: деньги большие, но кто и за что их даст? Арефий кашлянул, крякнул и пошел напролом: мол, деньги даст новый барин, Митрофан Адамыч, да не за так, а надо… надо того-самого… переспит с ней ночь — и получит она двадцать пять рубликов. И делов-то всего за такие деньги — одна ночка! И за ту ночку — две коровы! За одну-единственную!..

Слыхала Палага и раньше, что новый барин пошаливает с аловскими молодайками, но чтобы… Вскипела, давай отчитывать сводника. А он ухмыляется: за что, мол, ругаешь меня? Много таких сударок не хуже ждут не дождутся такой чести, да только мимо них она проходит. С ума она сошла, что ли, от пяти золотых отказывается. С голоду ведь подохнет!

Пуще прежнего объял ее гнев. Крикнула Арефию: пусть его барин дуплистой редькой завоняет, развалится, как старый гриб, она не игрушка для него. И добавила:

— С глаз моих сгинь, а то ухватом садану по загривку!

Бросила вслед ему подшитый валенок — угодила под правое колено. Арефий чуть-чуть не упал.

И вот теперь она подумала: а может, надо было согласиться? Но тут же отринула эту мысль. Нет! Нет! Нет! Лучше головой в омут…

И будто спорили в ее душе два голоса: добрый, поучающий, и злой, который ворчал вместе с раскатами грома за окнами:

— Три с половиной года без мужа прожила… Сколько за это время неженского горя претерпела, сколько печали, унижений, маеты да мучений разных! Несть им числа. Аристарх не вернется. Недаром до сих пор нет от него вестей. Тебе надо топором самой себе голову расколоть, иначе не вырвешься из горькой нужды.

Другой отвечал:

— Как Лильку оставить, ведь ей четвертый годик пошел!

— Неужели барам себя продашь? Помри лучше. Дети, дети… А чем их кормить? Пропустишь эту ночь — майся без хлеба и жди еще одну…

— Так ведь приготовила к завтрашнему базару кое-что для продажи.

— Кому твои манатки нужны!

— А вдруг… вдруг что-нибудь из них кому-нибудь приглянется. Попытка, говорят, не пытка… Умереть успеешь. В Алове много добрых людей: поможет кто-нибудь.

— Не ты ли вчера ходила к своей подружке Неньке Латкаевой — ведь отказала же она тебе. Так не обманывайся, несчастная. Бери топор…

Всю ночь Палага спорила сама с собой. И в конце концов не вытерпела душевных мук — взяла в руки топор.

— Пелагея, ты хотела на базар со мной ехать. Не раздумала?

Голос Платона вернул ее на землю. Она вздрогнула. Грохнулся на чистый пол топор.

— Двери у тебя не заперты. Куда уж выходила?

— Зарубить хотела себя.

— Господи, да ты что?! Как дошла?.. Хлеба нет? Понимаю. Нынче Матрена принесет вам каравай, а назавтра мы с тобой муки взаймы найдем. Брось чудить! Я ведь перед Аристархом за тебя в ответе.

— Думаешь, вернется?

— Куда же денется. — Платон взвалил на плечи тяжелый узел. — И топор дай-ка мне от греха… Вот так. Собирайся, поехали.

В Зарецком, на базарной площади, недалеко от того места, где распрягают лошадей, на лужайке, затоптанной, словно ток, Палага разложила на разостланное торпище все свои вещи. Покупателей не было; хотя две бабенки и повертелись возле нее, разглядывая свадебный сарафан, но ни одна даже не приценилась. Подошел, ощупывая жабьими глазами барахло, Захар Алякин и, переведя взгляд на продавщицу, поинтересовался:

— Наряды-то свои зачем продаешь?

— Есть нечего.

— Так бы ко мне пришла. Одолжил бы до нови ржи или муки.

Палага ушам своим не поверила.

— Так я сегодня же приду. Не откажи, пожалуйста.

— Ну что ж… Договорились. Приходи.

— Спасибо, — просияла Палага и подумала, что прав был Платон: свет не без добрых людей. Ненька не по-человечески поступила, зато Захар выручит…

Павел Валдаев, управившись со своими базарными делами, вышел из трактира в веселом расположении духа. Из кармана зипуна высовывалась белая головка полуштофа, в котором с каждым шагом булькала водка. Подойдя к Палаге, спросил:

— Ну как торгуем?

— Да никак, — ответила та. — Ничегошеньки никто не берет.

Павел еще утром, когда стоял в своем проулке возле запряженного в телегу буланого мерина, видел, как Платон Нужаев с Палагой проехали на базар. Как ей понравиться?.. Что-нибудь купить и подарить? Не ровен час откажет — стыда не оберешься.