Юрий Рытхэу - Голубые песцы: Повести и рассказы

Праздничное шествие, держась за длинную верёвку, направилось в посёлок. Ветер валил людей, но они всё шли и даже пытались петь. Ветер срывал с губ звуки и относил далеко в тундру, рассыпая по простору, мешая с собственным воем и визгом, но песня крепла и, как разгорающееся пламя, вырывалась из хаоса пурги.

В клубе было тепло и уютно. Здание занесло снегом, замело даже окна. Только подрагивание электрического света напоминало о бушующей пурге.

На ярко освещённой сцене стоял покрытый кумачом стол, а рядом трибуна с графином.

За столом сидели Беркут и председатель поселкового Совета.

К ним поднялся Баштанов, и они стали о чём-то совещаться, заглядывая в листок бумаги, который держал директор совхоза.

На трибуну вышел председатель поселкового Совета и стал читать длинный список президиума.

— Знатный охотник Чукотки Урэвтэгин! — прочитал председатель.

— Тебя, — толкнул в бок соседа Тыплилык.

— Слышал, — делая равнодушное лицо, ответил Урэвтэгин. — Ну, я пойду.

На освободившееся место рядом с Тыплилыком никто не сел: всё равно перед концертом весь президиум переберётся обратно на свои места в зале.

Доклад делал Баштанов.

Как и всякий торжественный доклад, он был скучен и изобиловал знакомыми выражениями, рассуждениями и призывами. Под такой доклад очень удобно тихонько переговариваться с соседом. Но Урэвтэгин сидел за столом президиума и был необыкновенно молчалив и торжествен.

Зато другие полностью воспользовались возможностью, которую дал докладчик. Вскоре сдержанный гул, как шум морского прибоя, повис над рядами. И всё же зрители не забывали в нужных местах отмечать аплодисментами вехи доклада Баштанова. Аплодисментами дирижировал Богомазов, отмечая наиболее выдающиеся места речи.

Потом слово предоставили члену первого ревкома Чукотки Закруткину. Старик говорил на древнем языке анадырских казаков.

Поначалу он смущался. Но потом его голос окреп. Стих шум морского прибоя в зале. Зрители слышали пронзительный ветер, несущий по реке Анадырь весть о великой победе большевиков, об организации на Чукотке первого революционного комитета. Закруткин вспомнил Мандрикова, Берзиня — первых коммунистов тундры.

— И расстреляли их белогвардейцы на реке Казачке, — рассказывал старый ревкомовец. — Мы издали смотрели на наших товарищей, а кровищи на снегу было столько, будто расстелили большое красное знамя… Прошло ещё несколько лет, пока анадырские большевики не вернули себе снова власть и не сбросили в море купцов, промышленников…

Старик закончил речь и некоторое время ещё стоял у трибуны. Он был во власти воспоминаний, перед его потускневшими глазами проходили картины героического прошлого.

— Я тогда был молодой, — сказал старик и спустился в зал.

Гул аплодисментов покрыл его последние слова.

Один за другим выходили ораторы. Почти каждый из них рассказывал о себе, но их жизнь — это и была история Чукотского национального округа за тридцать лет.

Тыплилык заметил, как за столом президиума вдруг зашептались Баштанов и Урэвтэгин. Охотник энергично мотал головой, но Баштанов настаивал. Тыплилык догадался, что Урэвтэгина уговаривают выступить. Так и оказалось. Покрасневший охотник тяжело выбрался из ряда тесно приставленных стульев. Красноречивый в обычной обстановке, он долго искал на потолке среди развешанных по стенам плакатов нужные слова.

Зрители уже начали терять терпение, заскрипели стульями.

— Я охотник! — вдруг сказал Урэвтэгин и замолк.

— Знаем! — отозвался кто-то из зала, и этот ответ послужил подмогой Урэвтэгину.

Он разыскал глазами неожиданного собеседника и, обращаясь как бы к нему одному, заговорил:

— Мы здесь говорим — тридцать лет нашему Чукотскому округу. Это очень молодой возраст. Не о каждом тридцатилетнем человеке говорят столько, сколько мы уже сказали сегодня. Но за эти годы сделано столько, что мы имеем право гордиться. Верно я говорю?

— Верно! — на этот раз поддакнул весь переполненный клуб.

Урэвтэгин беседовал с залом, как будто это был один человек. Он рассказывал о своём охотничьем участке на острове Врангеля, о людях своего колхоза.

— Теперь на Чукотке затевают новое дело, — продолжал он, — зверофермы. Конечно, до того времени, когда охотник будет не нужен, ещё далеко, но звероферма дело очень хорошее. Это я вам говорю, Урэвтэгин. Вот сидит среди вас человек. Его зовут Иван Тыплилык. Еще десяти дней не прошло, как он впервые увидел голубого песца, а как загорелся! Есть люди, у которых нелегко вытащить из их кармана копейку на общественное дело. А он, не раздумывая, на личные деньги купил сто килограммов оленьего мяса для голубых песцов, которым угрожал голод!

Тыплилык чувствовал себя так, будто его голым посадили на лед. Он ёрзал на стуле, но спрятаться от множества любопытных глаз не было никакой возможности. А Урэвтэгин продолжал говорить о нем и даже рассказал, как Тыплилык принёс в номер больного песца.

— Тыплилыку исполнилось сегодня тридцать лет! Он настоящий ровесник нашего округа. Давайте, товарищи, и мы его поздравим!

Что тут началось! Чтобы лучше видеть именинника, люди вставали и поворачивались к нему, продолжая хлопать в ладоши. Тыплилык в смущении опустил глаза и изучал носки сапог из какой-то пьесы.

Когда шум приутих, Беркут объявил, что после короткого перерыва начнётся концерт.

Люди вышли в холодный коридор покурить.

— Ну, какую речь я сказал? — самодовольно спросил Урэвтэгин, пробравшись к Тыплилыку.

— Бесстыдную.

— Да что ты!

— Зачем ты меня приплёл? Разве я тебя просил об этом? Я не знал, куда деться от стыда. Люди позабыли о празднике, смотрели только на меня… Это… Это политически неправильно!

Тыплилык волновался, с трудом подбирая слова.

— Ладно, не обижайся, — миролюбиво сказал Урэвтэгин. — Пойдём лучше туда, за сцену. Там есть маленький буфет для президиума.

— Никуда я не пойду! — сердито отрезал Тыплилык. — Меня не выбирали в президиум.

На этот раз он решил держаться твёрдо. Жена иногда упрекала его в недостатке воли, и он втайне страдал от этих упрёков.

— Жаль, — значительно произнес Урэвтэгин. — А Беркут хотел с тобой насчет песцового корма потолковать.

Тыплилык вцепился в рукав охотника.

— Что ты говоришь? Пошли к нему!

За сценой находилась комната, разделённая занавесью на две половинки. В одной готовились участники концерта, а в другой помещался небольшой буфет.

— Привет имениннику! — громко сказал комсомольский работник Богомазов и протянул наполненную рюмку.

Тыплилык понюхал — это был коньяк. Он выпил и пошёл разыскивать Беркута.

— Вот я, — храбро сказал Тыплилык, подбодрённый рюмкой коньяку. — Как насчёт корма?