Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

Утром в выходной день он выпил для храбрости и, небритый, пошел проведать дочку.

Вари не было. Дома были только Семен Дементьич и какой-то его приятель.

Они пили водку.

Осторожно, на цыпочках, Семен Дементьич подошел к люльке и, приподняв занавеску и спугнув с занавески мух, показал отцу его ребенка. Девочка спала.

Добряков поцеловал ее в лобик и сказал:

— Какая… А? Моя дочка…

Семен Дементьич сказал:

— Да, ничего себе актриса… Есть на что поглядеть…

Потом он пригласил отца выпить с ними. Добряков согласился. Он пил водку, кусал огурец и, разливая рассол по небритому подбородку, жаловался на жизнь. Ну что это действительно за комедия? Он отец ребенка, а должен ходить и смотреть его, как картину в Третьяковской галерее.

Добряков забыл, что он в гостях и что пьет хозяйскую водку.

— На самом-то деле, — сказал он, — я прихожу, и какие-то посторонние люди мне показывают мое же дитя, моего ребенка, которому я, можно сказать, отец…

Наступила неловкость. Приятель хозяина хихикнул. А Семен Дементьич ехидно сказал:

— Насколько я понимаю, это получается как у Вильяма Шекспира. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить…

Добряков понес было стакан к губам. Но, услышав эти слова, он опять поставил его на стол и стукнул им. И, стукнув, закричал:

— Я попрошу, пожалуйста, рот на меня не разевать! Вы тут вовсе ни при чем. Я ей отец! Законный отец и муж…

— Ты вот мне сломай стакан, — спокойно сказал Семен Дементьич. Сломай. Я тогда на тебя не посмотрю, что ты отец и муж…

Добряков ушел рассерженный.

Но через минуту он вернулся. Подошел к окну и закричал:

— Эй, присяжный поверенный…

— Чего тебе?

Семен Дементьич подошел к окну.

— Пряник, — сказал Добряков. — Я пряник девочке принес. Передай, пожалуйста…

Семен Дементьич перегнулся через подоконник и принял из рук Добрякова большой, облитый сахаром пряник.

— Она же такую вещь не может еще кушать, — засмеялся он. — Она даже коровье молоко не потребляет. Ее кормят специально-особой пищей для детей…

— Ничего, — сказал Добряков, — должна привыкать.

— Это обязательно, — согласился Семен Дементьич. — Должна.

Добряков стоял внизу, расставив ноги, как матрос на палубе, заложив тяжелые руки в карманы широких штанов. Он без злобы смотрел сейчас на Семена Дементьича. И без злобы сказал:

— А ты зверь, старик…

— Я зверь, — опять согласился Семен Дементьич. — А ты вот, я гляжу на тебя, дурак. Я тебе просто так, по-стариковски скажу. Бросила тебя девица… Ну и что же? По теперешним временам никто не гарантирован. Всякого могут бросить. А ты уж и слюни распустил, и морда небритая. Ну как самому-то не противно? Молодой человек, социализм, как я понимаю, строишь…

— Да, — сказал Добряков, — тебе хорошо, старик. Тебе хорошо разговаривать…

— И, наверно, в комсомоле состоишь? — спросил Семен Дементьич.

— Ну, это не ваше дело…

— То-то, что не наше! А жалко, что не наше. Бриться надо. Чего там стоишь? Заходи. Обедать будем…

— Нет уж, я пойду, — сказал Добряков. — Спасибо.

— Потом скажешь спасибо. Заходи…

— Нет уж. Я в другой раз. Правильно, я небритый…

— Побрейся. Могу бритву дать.

— Нет, я в парикмахерскую лучше зайду…

— Ну, как хочешь, — махнул рукой Семен Дементьич, — я неволить тебя не могу.

И Добряков ушел.

Вечером пришел секретарь комсомольской организации завода. Он пришел, чтобы без Вари поговорить со стариками. Не могут ли они повлиять на Лугину, чтобы она пожалела Добрякова? Ведь парень совсем пропадает.

— Я его сам жалею, — признался Семен Дементьич. — Паренек, видать, ничего, но какая-то в нем есть ошибка. Я с Варюшкой поговорю. Но вряд ли это дело выйдет. Уж больно разочаровалась она в нем. Говорит про него в насмешку: «Мой первый муж». Значит, предполагает, как я понимаю, снова выйти замуж, но за кого-то другого… Не знаю, не знаю, как это дело повернется… Серьезное дело…

— Если б это дело было не серьезное, я к вам не зашел бы, — сурово произнес секретарь. — Я бы не стал вас тревожить. Но история вся в том, что пропадет замечательный парень…

— Замечательный? — переспросил Семен Дементьич.

— Вот именно — замечательный, — подтвердил секретарь.

— Ну что ж, вам виднее, — уклончиво произнес Семен Дементьич. — Вы люди образованные, политичные. Вам виднее. Но мы ведь тоже не сразу из леса. Мы тоже кое-что соображаем. Вот вы говорите — замечательный. А чем же, вы считаете, он в первую голову замечательный?

— Хороший комсомолец, работник хороший.

— Работник хороший, — как бы задумался Семен Дементьич. — Ну что ж, это, конечно, хорошо. Хороший работник — это большое дело, ничего не скажешь. И комсомолец, говорите, хороший?

— Хороший, — уверенно кивнул секретарь.

А Семен Дементьич прищурился.

— А в чем же, я извиняюсь, вы замечаете его хорошесть по комсомольской линии?

— Дисциплинирован. Аккуратно выполняет комсомольские поручения. И главное — отлично работает на производстве. Только в последние месяцы, на почве личных неурядиц, так сказать, на почве личной жизни, стал работать хуже. Личная жизнь стала отражаться и на производстве, снизились производственные показатели. И это вызывает тревогу…

— Вот тут и есть ошибка, — указал пальцем Семен Дементьич. — Вот тут и есть серьезная, как я понимаю, ошибка.

— В чем же вы видите ошибку? — с некоторой надменностью спросил секретарь.

— А вот в том, — загорелся Семен Дементьич, — в том я вижу нашу ошибку, что мы все еще меряем людей по одним только показателям, с одной только стороны. Хорошо работаешь — значит, ты во всем хороший. Ну, конечно, слов нет, хорошего работника надо повсюду выдвигать. Надо награждать его, ласкать и приветствовать. Но это еще отнюдь, как я понимаю, не все. Хорошие работники, наверно, и за границей имеются. А у нас в первую очередь они должны быть, поскольку мы работаем на себя. Но это, повторяю, еще не все, отнюдь не все. Надо и к хорошему работнику приглядываться. И заглядывать ему в середку, как говорится, в самую душу: нет ли у него какой-нибудь затхлости там, какой-нибудь чепухи ненужной, которая и ему в дальнейшей жизни может повредить и всем вокруг его — всему, одним словом, неселению? Вы глядите, вон какой Добряков. И комсомолец, и производственник, и, как я понимаю, красавец. Одним словом — орел. А внутри, в середке, у него таится какая-то нехорошая закваска, с нехорошим запахом. Но этого как будто никто до поры до времени не замечает. Или не хочет замечать, поскольку он хороший работник.

— Какая закваска? — вдруг обеспокоился секретарь. Он собрался уже уходить и стоял в дверях, когда Семен Дементьич произнес эти слова. — Вы на что, собственно говоря, намекаете?