Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

— Значит, ты сможешь, мамочка, нам одолжить? Значит, я могу успокоить Виктора? Как я люблю тебя!

Отказать бы я все равно не могла. Но на мое и всеобщее наше счастье, опять приехал из Алапаевска дня на три отец Виктора и, как всегда, с деньгами. Вот эти-то деньги плюс моя премия и пошли на ресторанную встречу. Честно говоря, я не думала, что пойдет столько денег.

«Дельфин» — это недавно открытый ресторан-поплавок на нашей полноводной реке. Мне очень понравилось там. И, наверно, навсегда запомнится тот вечер. Хотя он и начался почти с огорчений и закончился тоже, как говорится, без большого энтузиазма.

Вместо тех, кого звали и кого ждали, явился только этот некто Гвоздецкий Юрий Ермолаевич, не молодой, очень полный, как бы о двух шарах — на горбу и на животе — в просторных полосатых брюках, в сопровождении, как и Еремеев тогда, двух угрюмых молодых людей с черными бородами.

— Это Эдик и Мика, — представил Гвоздецкий молодых людей. — А Карен Альбертович и Ева Григорьевна, к нашему сожалению, не смогут быть. У них сегодня и завтра симпозиум с югославами. Но они передают привет…

«Привет, это уже неплохо», — подумала я, очень обрадованная и музыкой, что заиграла сейчас же, как мы вошли на трап, и душистой прохладой на реке, по которой только что прошлепал, подымая волну, красивый белый теплоход в разноцветных огнях и флажках.

Мы уселись все за один стол, сооруженный из разных столиков, укрытых белоснежной скатертью, уставленный закусками и вазами с цветами. Ну что может быть лучше?

— Ох, Юрий Ермолаевич, — сказала Тамара, — я совсем забыла. Это, познакомьтесь, моя мама, научный работник. Ее зовут Антонина Николаевна.

— Ну, что вы, зачем? — растерялась я, когда Гвоздецкий, перегнувшись через стол, поцеловал мне руку. Губы у него, обратила я внимание, толстые, сырые. Но мне было все-таки приятно. Хотя и неловко, что Тамара так меня представила. Возразить же, то есть поправить ее, я не посмела. Может, подумала, так будет лучше для Тамары и Виктора.

— А это, извиняюсь, Юрий Ермолаевич, папа Виктора, — продолжала Тамара. — Он механик. Прилетел позавчера из города Алапеевска…

— Алапаевска, — поправил папа и нахмурился. Ему показалось, может быть, обидным, что невестка не может запомнить название города, где родился ее муж и проживает ее свекор.

Но стариковская хмурость вскоре прошла. Начали чокаться. Правда, Гвоздецкий, как важный гость, хотя и замещающий более важных лиц, из-за которых и сделаны эти затраты, не сразу разрешил наполнить ему бокал. Он все рассматривал бутылки, которые протягивал ему Виктор. Наконец он выбрал одну и поставил около своего прибора. «Вот так будет надежнее», — сказал. И затем наливал себе сам, ни с кем не чокаясь и ничего не говоря. Заговорил он, может быть, после третьей или четвертой рюмки. И заговорил каким-то странным болезненным голосом и точно отвечая на чей-то еще не заданный вопрос:

— А что из себя представляет и особенно воображает себе хотя бы тот же Карен Альбертович? Если б я был посмелее и поактивнее, угождал бы начальству, я и сам бы не бегал сейчас на побегушках у этого надутого Карена Альбертовича.

Я представила себе, как этот толстый человек бегает на побегушках.

— Я бы тоже создавал что-нибудь такое, — достал из кармана носовой платок Гвоздецкий и стал тщательно и почему-то брезгливо вытирать лицо и шею, говоря: — Глупость это — стремиться куда-то в эмпиреи. Надо держаться простого, обыкновенного, но верного дела…

— Вот, вот, именно так. Золотые ваши слова, — вдруг поддержал его папаша Виктора, тоже чуть захмелевший. И повернулся к сыну: — А я что тебе говорил, Витек? И с самого детства твоего говорил. Артистов нам хватает. Нам люди нужны, мастера деловые, механики, чтобы это, чтобы подымать производительность. Во что бы то ни стало. А артисты всегда найдутся…

— Но ты, старичок, артистов не задевай, — неожиданно закричал на папашу Виктора Гвоздецкий. — Не знаешь, не задевай. Артисты тоже хлеб даром не едят…

Он стал рассказывать с большими паузами, как тяжело работают киноартисты, даже известные и знаменитые, как им приходится без отдыха и сна буквально перелетать и переезжать со съемки на съемку в разные киностудии, а их еще, может быть, ждут театры, где они постоянно работают.

— А ты как думал? — сощурил он глаза на Виктора. — Вот так пришел и начал. Нет, мыши из ничего не родятся. Во всем есть великий смысл…

— Да знаю я, — махнул рукой Виктор и сбил фужер на пол. — Знаю я все прекрасно. Что я, не бывал на киностудиях и не снимался?

— В массовках? — спросил Гвоздецкий.

— Хотя бы.

— А за фужер кто будет платить? — подошла к столику официантка.

— Я, — сказала я. — Я потом заплачу. Но вы не мешайте пока. Тут идет разговор…

— А что с того, что ты бывал на студиях? — воспламенился Гвоздецкий. Вы все как бабочки на огонь летите на приманку кино. И вообще на приманку искусства. И вы так думаете…

— Вот это точно. Точные ваши слова, — опять поддержал Гвоздецкого папаша Виктора, не обидевшись на грубый окрик. — Насчет бабочек это вы точно. И кино другой раз получается как отрава…

— Для кого-то отрава, а для кого-то отрада, — неожиданно сострил Гвоздецкий. — И ты пойми, — опять сощурил он глаза на Виктора. — Люди рождаются для этого, а ты…

— А вы-то откуда знаете, кто для чего рождается? — почти взвизгнул Виктор.

— Я-то? Ах ты, щенок, — закричал наш, как говорится, высокий гость. Да я прошел, чтобы тебе было известно, самый тернистый путь. Я учился в ГИТИСе и в ГИКе. А начинал я еще в Литературном институте. И хотя я, может быть, сейчас немного выпивши…

— А вы действительно выпивши, — вступила в разговор и Тамара, до той минуты молча кусавшая губы. — Вы уже позволяете себе…

В это время подали жаркое, и почти все затихли за столом, занявшись едой. Только Виктор ничего не ел. И Гвоздецкий отодвинул тарелку. А папаша Виктора, казалось, просиял от удовольствия:

— Ах хороша свининка. Ах хороша. В нынешнее-то время у нас, в Алапаевске, ее…

— Не болтай лишнего. Ты уже и так много наболтал. Ешь и молчи. Закусывай, — хотел, может быть, шепотом сказать Виктор, чуть качнувшись к отцу, но сказал громко и так, что как будто очнулся Гвоздецкий.

— Уже отца поучаешь?

— А вам-то какое дело?

— Как это какое? — удивился Гвоздецкий. — Ты же от меня поддержки ждешь. Позвал меня. И вдруг — мне какое дело? Нет, братец, так не пойдет. Не пойдет. Правильно говорил наш покойный профессор, Степан Никитич. Поддерживать, говорил он, надо только таланты, а бездарности и так пробьются. Как сорняки вокруг клубники…

Тамара — вот как сейчас ее вижу — вскочила.

— Да как вы смеете? — закричала. — Кто дал вам право определять? Кто вы такой…