Геннадий Николаев - Заброшенный полигон

— Правильно! — поддержал председатель.— Пусть перерасчет делают сами. Но проверить! И поручим это Георгию Сергеевичу. Нет возражений? Нет. Ге­оргий, проверь!

— Хорошо, проверю,— согласился Куницын.

— Теперь такое дело,— сказал отец и помялся, говорить ему явно не хоте­лось, но, видно, деваться было некуда.— М-да, тут вот что. С этим самым птични­ком. Опять волынка. Тут рабочее правление, все свои, секретов нет. На прошлой неделе ушли строители. Мы ездили в контору, в Горячино, разговаривали с това­рищем Шахоткиным и с другими, конечно. У них там тоже запарка, сдают свинокомплекс в Котельникове, ремонт школ, больницы и прочее. Мы понимаем их трудности, пошли им навстречу, выделили премию для передовиков и это... отправили некондиционной говядины... немного...

— Нам бы такой некондиционной,— вставила Маникина, главный бухгалтер колхоза.— От себя отрываем, сволочам всяким раздаем!

— Спокойно, Маникина, спокойно,— урезонил ее председатель.— Еще не­известно, кто кому должен. Мы б тут до сих пор плавали в грязи, если бы не Шахоткин. Про асфальт помолчим, а за дорогу по гроб жизни обязаны. Что, не так? Поехали дальше. Значит, Шахоткин возобновил работы на птичнике, и, как вы знаете, срок сдачи первого яйца — как раз первого июля. А сегодня какое? Двадцать пятое июня. Товарищ Ташкин берет нас за горло, ему надо рапортовать в область, а рапортовать он сможет после предъявления нами квитанции о при­емке партии яиц... Тут, понимаете, и смех и грех. Вроде все у нас имеется: стоит птичник — отдельно, ходят куры — отдельно, лежат яйца — тоже отдельно. Все вроде есть, а бабки подбить не можем.

— Куры-то где? — влезла опять Маникина.— Они ж не на птицефабрике, они ж по дворам по нашим ходят.

— Верно, Маникина! Не в бровь, а в глаз! — смеясь сказал председатель.— Куры во дворах, но куры-то наши, колхозные, не дядины. И яйца лежат опять же наши, колхозные. Ну так в чем дело, товарищи? Хозяева мы или индюки задри­панные? Можем мы распорядиться своими курями и своим яйцом?

— Но может быть, за пять дней сдвинется дело у строителей? — осторожно спросил Куницын.— Там вроде бы немного осталось...

— А я вам скажу,— напористо перебил его председатель.— Клеточные батареи смонтированы, освещение смонтировано, вентиляция — тоже. Дело за водопроводом и пометоудалением. Вот тут и задержка. Хочу, чтобы меня пра­вильно поняли... Мы с Митрофаном Христиановичем предлагаем такую штуку. Собрать по дворам с полтыщи яиц, упаковать, как положено, и завтра, прямо после обеда, с ветерком — в Горячино.

— И обратно с ветерком,— вставила Маникина.

— Ну ты и язва! — для виду вспылил председатель.— Не перебивай! Мы с Митрофаном Христиановичем договорились, там примут, но... придется поде­литься... премией и мяском.

— Опять?! — воскликнула Маникина.— Ну, Иван Емельянович, это вообще! Раньше мясо возили, а теперь еще сверху — конвертик!

— А ты хочешь, чтоб в Камышинке люди жили?! — заорал председатель.— Или тебе цлевать?! Заткнись! Не твои деньги — колхозные! И я перед людьми отчитаюсь! Не для себя! И не лезь!

— Иван Емельянович, ты успокойся, не горячись,— заговорил Куницын.— Евдокия Васильевна тоже ведь о колхозе печется, на ней финансы, дисциплина.За это отвечает. Я думаю, сейчас тот самый случай, когда можно и нужно про­явить твердость. Да, твердость. Сказать Ташкину, что никаких липовых рапортов давать не будем, пусть либо помогает, либо докладывает в областной комитет так, как есть на самом деле.

— Правильно! — поддержала Маникина.— Они ж нагло вымогают, а мы у них на поводу. Иван Емельянович, голубчик, мы ж не тебя обвиняем, ты чист как стеклышко — тем паразитам пора дать по морде. Ну сколь можно измывать­ся над колхозом, тянуть с нас? Сколько можно!

— А Ташкину лишь бы отрапортовать,— сказал Куницын.— Отрапортовал и с плеч долой! Такой стиль. А мы соответственно работаем — абы как. Вот и получается хреновина.

Тут заговорили другие члены правления, до того сидевшие молча. И получа­лось, что всем, кроме председателя, хочется проявить твердость, а он один такой нерешительный. В конце концов он сдался, сказал примирительно:

— Ладно, попробуем отбрыкаться... Еще какие дела?

— С наукой седни вышла сцепка,— раздался, к удивлению Николая, голос Пролыгина. Где он там сидел, в каком углу? — Пришлось отключить ихнюю тарабайку или как там, «самовар». У меня насосы на поливе не тянули, струи нет.

— Почему не тянули насосы? — быстро перебил председатель.

— Так две ж установки добавили! — вдруг закричал Пролыгин.— Это, считай, еще четыре насоса, а трансформатор у меня чё, резиновый? — И голос откуда-то взялся, тугой, настырный, неприятный.

— Ну, ну, не ори. Тоже мне оратор, чуть чего — на горло. Вот учись у Ге­оргия Сергеевича: ясно, четко и без горла. А то сам ору да вы еще будете орать — не колхоз, а горлодер, ей-богу! Продолжай, Герман.

Пролыгин, откашлявшись, продолжал:

— Я, как и договорились, на водозабор сплавал, уровни промерил, ну и с удочкой малость посидел, а ваш ученый меня к берегу отбуксовал, шумел и во­обще грозился, оскорблял.

— Оскорблял?! — поразился председатель.

— Ну, личность мою оскорблял.

— А ты такой робкий, дал себя оскорблять?

— Так он же личность, а я ему говорю — ответишь.

— Но не подрались?

— Не, этого не было. Личность — да, а этого — нет. Я б не допустил.

— Ну и то слава богу,— рассмеялся председатель.— Горло дерите от пуза, но руки — нет! Руки, Герман, не распускай.

— Да я же Христом-богом клянусь! Рук не было! Но вы и своему скажите, чтоб тоже.

— А ты мне поручений не давай. Сам и скажи! Ты отвечаешь за электриче­ство, ты и командуй.

— Так он же к вам придет! Чтоб мне охренеть!

— Охреневать не надо, а придет, так найду что сказать, без твоих советов.

Николай встал, толкнул дверь и вошел в кабинет. Все на миг оторопели, потом

рассмеялись. Засмеялся и Николай.

— Легок, легок на помине! — сквозь смех повторил отец.— Легок!

— Легкого принесла нелегкая,— сказал Николай, усаживаясь на свободный стул поближе к выходу.

— Это уж точно! — опять расхохотался отец.

Николай окинул быстрым взглядом собравшихся — все это были специали­сты колхоза: агроном, зоотехник, бухгалтер, экономист, механик, электрик... Георгий Сергеевич по виду был моложе всех. Остальные, в том числе и отец, казались в табачном дыму какими-то пожухлыми, сморщенными, задубелыми. Конечно, и Георгия Сергеевича не украсили прошедшие годы, все-таки много­летняя работа агрономом в глубинке дает о себе знать, и богатыря скукожит, но сохранился на его лице какой-то ясный, светлый знак, наверное, как теперь мог предположить Николай, знак интеллигентности. Был он добр, спокоен, внимате­лен к людям, не кичился ни положением, ни знаниями, ни опытом, умел ладить со всеми, обходить острые углы, мог рассудить любой спор, примирить, надти умное, справедливое слово. Да и уронжаи нем пошли вверх, колхоз выбрался из долговой ямы, в которой сидел десятки лет.