Геннадий Николаев - Заброшенный полигон

— А я ненадолго.— И Аня выложила тщательно продуманный вариант: — За машиной. Срочно потребовали зачем-то в милицию, какой-то переучет или проверка, пришли вчера, целая комиссия, где машина? В деревне, говорю, муж по доверенности ездит. Они: срочно представьте, иначе — штраф. Ну я подумала, зачем нарываться на неприятности, съезжу, отгоню машину, а потом Коля прие­дет и снова будет ездить. Правильно?

— Чем штраф платить, конечно,— согласилась старуха.

— Хотела с Колей посоветоваться, вчера звонила, но Олег сказал, что Коля все время на испытаниях...

— Ой, да мы уж и забыли, каков он,— всплеснула руками бабка Марфа.— С раннего утречка как укатит, так иной раз и с ночевой, ага, там и ночует. Место тамо-ка дурное, поганое, болота, топи, комарье. Хорошо, Олежек с ним, да Катенька, дай бог им здоровья! А то бы как сыч на болоте, со своей этой игрушкой. Вы с ним свидитесь, будет чё на меня плести, не слушайте,— бабка почему-то перешла на «вы» и всем обликом, глазами построжала, сделалась официаль­ной.— Так народ схотел, люди. И батюшка с горячинской церкви, когда освятил место и самоё, эту штуку, сказал, не помешает. Нечистой силы убавится, напасти, глядишь, стороной обойдут. Кто не верует, тому вроде все одно, а на самом де­ле — так! Николай-то наш и то признал: чище, говорит, стало, меньше зуда, звук тоньше, хрипов меньше. Хрипота-то, она оттэдова шла, прости меня грешную! Свят, свят, свят! — Бабка торопливо перекрестилась, пристукнула палкой.— Напрасно он науку свою тамо-ка затеял, ох, напрасно. Но вы, молодые, нонче все наперед знаете. Чё ни скажи, вам известно и смех наготове. Надерзить, обсме­ять — это мастера. А о душе подумать, своей, собственной,— на это ума не хватает. Душа-то есть! Али ты тоже такая, передовая?

Аня засмеялась, но не обидно, а мягко, понимающе. Старуха вздохнула, покачала головой.

— Ну, бог с вами, живите, как знаете. Нам-то чё, недолго уже осталось коптить. Вот,— бабка Марфа указала на дремавших куриц,— малых этих жалко, уйдем мы, старые, а их и погладить некому будет, все только хватать да хрясть. Ох-хо-хо. Молочка-то хошь парного? Или кваску с погребу?

— Кваску бы,— попросила Аня. Старуха ей нравилась, и чувствовала она себя уже не так неуверенно, как полчаса назад.

Бабка Марфа спустилась с крыльца, пошла в дровяник. Там на земле стояла крынка, прикрытая круглой фанеркой. Бабка указала Ане на крынку — самой наклоняться трудно — дескать, бери и пей. Аня напилась — квас был острый, холодный, чуть сладковатый.

— Олег утром доставал, еще не должон нагреться.

— Ой, спасибо, бабушка! Просто замечательный квас! — похвалила Аня.— А где же Олег? С Николаем?

— Олежек у мамки, в больницу поехал, проведать.

— А скоро вернется?

— Должно скоро. Утром поехал, как встал, так и поехал. Обычно к обеду возвращается.

— А как Татьяна Сидоровна? Как она себя чувствует?

Бабка полоснула ее косым взглядом.

— Чувствует как чувствует,— отрезала хмуро.— Мало ей достается? Говори­ла ей: не пропущай все скрозь сердце, обороняйся, нет, не может. Вот и перегру­зила. Ваня мой тоже бык хороший — на ём пашут, а он других бодает, кто поближе с ним, родных и бодает. Жисть у нас тут, пожалуй, похлеще, чем в горо­де. Там людей как камней, в случае чего — юрк, и нет тебя, ищи-свищи. А тут куда? В тайгу? В болото? В поле чистое? Вот люди и дубасятся друг об дружку, и чем больней, тем милей. Мало своих забот, еще и с городу подбрасывают непотребщину всякую, пьянь да рвань. Как лето, так от голодранцев стонем, огнем все кругом горит, выйти страшно, того и гляди, пырнут или по башке гвозданут. И все к председателю. А где председатель? А в поле! А где его жинка? А вот она. Ну, тогда и разбирайся. И доразбиралася...

— Но Олег говорил, что вроде бы получше, вроде бы домой скоро.

— Она-то рвется, а врачиха ее на привязи дёржит. И правда, хорошая попалась, душевная врачиха-то, чуть чего, сама бегит, на машине, а то и на лошадке прикатит: как тут моя больная? Соблюдает? А больная — хвост трубой и прискоками по деревне, везде нужна, без ее ни тпру ни ну. В меня, чё ли? Во как у нас! Невестка в свекруху пошла.

Бабка тоненько засмеялась, прикрыв ладошкой щербатый рот.

— Мы с ей душа в душу. Редко, да? Но вот и так быват. Таперя жду не дождуся, когда отпустят. Хозяйство все же, коровка, поросенок, Шарик с Рыжи­ком да вот две хохлушечки-старушки. Не дала тронуть, мои любимицы. Снесутся и сами придут, скажут. Добрая птица, умная. Не то что некоторые девки из но­нешних...

Аня украдкой взглянула на часы, и это не укрылось от бабкиных острых глаз.

— Уже и спешишь? — огорчилась старуха.— Только-только разговорились.

— Нет, нет,— успокоила ее Аня,— это привычка. Я на вычислительной машине работаю, там время расписано по минутам. А сейчас совсем не спешу.

— А глаза неспокойные, глаза-то спешат,— проницательно глядя на нее, сказала старуха.— Говори уж, пока одни. Чё прилетела? За Колькой? Так?

Аня оторопела в первый момент, но собралась, справилась со смущением, не отвела взгляд.

— Нет, нет, что вы! С Колей у нас все нормально. Я из-за машины, правда!

— Ой ли? Старого воробья на мякине не проведешь.

— Нет, нет,— упорствовала Аня, чувствуя, как лицо заливает горячая краска.— Если вы Катю имеете в виду, так Коля мне все рассказал. Ничего между ними нет, то есть, у него к ней...

Старуха не спускала с нее цепкого взгляда, в глазах тлела усмешечка, дескать, мели, Емеля, твоя неделя. Аня даже вспотела, но откровенничать со старухой уже не могла, вдруг возник какой-то барьер, перешагнуть через кото­рый было невозможно. Видно, старуха почувствовала это, глаза ее потухли, с рассеянным равнодушием скользнули по гостье в последний раз, и бабка Мар­фа, кряхтя, уплелась в дом, даже не пригласив с собой Аню.

Аня выпила еще квасу, огляделась. Огород, колодец, баня, стайка с кучей навоза, сарай с сеновалом, поленница, прикрытая от дождя обломками шифера, две несчастные курицы, дремлющая собачка — как все это бедно, скучно, уныло! И это Колькино родное гнездо... Ей стало жалко Николая, себя, Димку, эту убо­гую старушку, этих несчастных куриц... И если бы бабка Марфа снова завела разговор, наверное, пошла бы на откровенность, облегчила бы душу. Но в доме было тихо, никаких звуков — должно быть, бабка обиделась, залезла на свою печку и лежит там, как злой дух, домовой...

Не зная, что делать, как быть, она присела на ступеньку крыльца, пригорюни­лась. «Анна!» — донеслось из дома. Звала старуха. Аня встрепенулась, подхва­тив сумку с коробкой конфет, заспешила в дом.

Бабка Марфа накрывала на стол. Двигалась тихо, ловко, шустро — только что казалась немощной старухой, а тут чуть ли не вприпрыжку.

— Садись-ка, поешь с дорожки, а то на пусто брюхо и душа глуха.