Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

Костюм был тяжёлым и позванивал нацепленными орденами и медалями. Ордена и медали у Тихомирова были только трудовые: два Трудового Знамени, один «Знак почёта», одна медаль «За трудовое отличие», другая — «За трудовую доблесть». Военных наград у Тихомирова не было, во время войны он был мальчишкой.

К моменту изображаемых событий Тихомирову, следовательно, перевалило за сорок, а его жене было чуть меньше сорока. Женщина она ладная, с хорошей фигурой — она её сейчас и демонстрировала, стоя перед зеркалом шифоньера, выбирая костюм для театра. Выбрала она тёмно-синий кримпленовый, с белыми лацканами.

Тихомиров проверил, прогорели ли дрова в печке, прикрыл заслонку, закрыл форточку, взял баян, и они с Полиной вышли.

Отъезжавшие стояли группками в три-четыре человека. Отдельно стояли три молоденькие учительницы. И в стороне от всех модистка, красивая, стройная, высокая. Бабы демонстративно не обращали на неё внимания, мужики, наоборот, поглядывали в её сторону — больно уж она выделялась: все женщины в пальто, а она в куртке, все в платочках, а она распустила густые рыжие волосы по плечам.

У самого автобуса стоял Пехов, мужчина одних лет с Тихомировым и из одного с ним тракторного звена. Он сосредоточенно рассматривал автобусный баллон, стараясь ни смотреть в сторону модистки, а его жена, наоборот, не сводила с неё глаз. Модистка же ни на кого не обращала внимания — стояла, подставив лицо яркому весеннему солнцу.

И туг подошёл парторг Буянов с женой.

— Если все в сборе, — сказал он, — тогда в путь.

В театре они выделялись. Кроме модистки и учительниц, на всех женщинах были тёмно-синие, с белыми лацканами кримиленовые костюмы. Они напоминали взвод солдат в форме, тем более что держались тесной группой. И колхозные мужчины выделялись тёмными костюмами с нацепленными орденами и медалями. Многие городские пришли вообще без галстуков, в вязаных жилетах, застиранных штанах. Городские жевали на ходу бутерброды, пили прямо из горлышек бутылок, если не хватало стаканов, смеялись, ни на кого не обращали внимания. Раздался последний звонок, и все хлынули в зал.

На сцене был выстроен почти настоящий класс и стояли настоящие парты. Двое друзей в школьной форме — блондин и брюнет — вели диалог.

— Не понимаю, — говорил брюнет. — И не хочу понимать. Ты же лучший математик в школе. Ты должен поступать в институт.

— Я не могу, — печально отвечал блондин. — Мама болеет, две сестрёнки, их надо кормить и учить. Мне придётся идти работать.

— А почему бы не пойти работать сёстрам? — спрашивал брюнет. — Здоровые уже девицы. Учатся плохо, да и не хотят учиться. Они замуж хотят. А ты потеряешь несколько лет. А для математики нужны молодые мозги. У меня тоже братья. Ничего, пусть идут работать, а если хотят учиться, кончат вечернюю школу. Не надо жертв, тем более что эти жертвы никто не оценит. Даже если твои сёстры не окончат среднюю школу, мир не много потеряет, рожать они будут и с восьмилетним образованием. А наука лишится блестящего математика.

— Есть ещё одно обстоятельство, — печально сказал блондин. — Ты же знаешь, я дружу с Антониной.

— Ну и дружи на здоровье, — сказал брюнет.

— Но дело в том, что она беременна, — сказал блондин.

— Ну и что? — удивился брюнет.

— Она беременна от меня, — сказал блондин. — Она родит через полгода. Какая же учёба с маленьким ребёнком?

— Пусть сделает аборт, — сказал брюнет.

— Как можно! — сказал блондин. — Врачи говорят, что если прервать первую беременность, то у неё может никогда не быть детей. Так что выхода у меня пока нет. Ты уезжай поступать, а я останусь.

— Ну и дурак, — сказал брюнет.

— Какой уж есть, — печально ответил блондин. — Извини, но я не могу бросить мать, сестёр и Антонину.

— Значит, ты предпочитаешь бросить математику? — спросил брюнет.

Блондин молчал. Заиграла печальная музыка, занавес начал закрываться, в зале вспыхнул свет, и женщины, не ожидая, когда закончатся аплодисменты, бросились во главе с Венькой Ильиным к выходу, чтобы успеть занять очередь в буфете.

Их усилия увенчались успехом, они были первыми, а учительницы и модистка — одними из последних, потому что, наверное, считали, что неприлично бежать опрометью через фойе к буфету. Ну, если вы такие совестливые, постойте.

Полива взяла себе пирожное и лимонад, а Тихомирову пиво и бутерброд с колбасой. Но Тихомиров тоже протянул деньги буфетчице и попросил:

— Четыре ситро и четыре пирожных.

— Ты чего это? — не поняла Полина.

Тихомиров молча составил бутылки на свободном столике и пригласил учительниц и модистку. Учительницы благодарно улыбнулись ему, модистка улыбнулась тоже, одна из учительниц начала было доставать деньги, но Тихомиров остановил её жестом. Пожелав им приятного аппетита, он вернулся к Полине. За их столиком сидели Пехов с женой.

— Учительницам ладно, но ей-то за что? — спросила Полина.

— Не обеднеешь, — спокойно сказал Тихомиров.

— Да разве в деньгах дело! — задохнулась от ярости Полина. — Если хочешь знать, я могу всем в этом театре купить лимонада и пирожных.

— Всем не надо, — остановил её порыв Тихомиров.

— Всем, значит, не надо, а ей надо? — уже дрожащим от обиды голосом говорила Полина. — За что же ты меня при всех позоришь?

— А мы сейчас это ситро на её рыжие патлы выльем, — предложила жена Пехова.

— Не советую, — сказал Тихомиров.

— А что ты её защищаешь? — начала заводиться жена Пехова. — Может, его эстафету решил принять, — она кивнула на своего мужа.

— Молчи! — вдруг почти выкрикнул Пехов.

Присутствующие начали оборачиваться в их сторону.

— Спокойно, — предупредил Тихомиров. — Дома поговорим.

Теперь на сцене был большой роскошный кабинет. За большим столом в модном костюме сидел брюнет и отдавал приказания. Он говорил по селектору, отвечал по телефонам, к нему входили люди, брюнет подписывал бумаги, а с краю длинного стола заседаний тихо сидел блондин в скромном костюме и ждал, когда освободится брюнет. Наконец брюнет сказал секретарше:

— Ни с кем не соединять, никого не пускать.

— Сейчас должны шведы приехать, — напомнила секретарша.

— Пусть ими пока займётся мой заместитель, — сказал брюнет и подсел к блондину. — Извини. Расскажи, как на родине-то.

— Всё хорошо, — сказал блондин. — Тобой все гордятся.

— А как у тебя? — спрашивал брюнет. — Как сын, как дочь?

— Сын шофёром работает; дочь швеёй на фабрике. Я всё так же бухгалтером на рембазе.

— Давай откровенно, — сказал брюнет: — Ты же проиграл жизнь. Ведь бухгалтером на рембазе мог бы работать любой, а ты ведь был блестящим математиком. Я же тебе в подмётки не годился, а видишь: руковожу крупнейшим заводом. Кому были нужны твои жертвы? Кому? С Антониной ты разошёлся и женился на другой. Матери ты мог бы помогать даже больше, если бы выучился, потому что заработок учёного и бухгалтера не сравнишь. Конечно, надо думать о других, но ещё надо идти и к своей цели. У человека должна быть мечта. И никто не вправе требовать, чтобы мечту приносили в жертву, потому что кому-то это удобно.