Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

— Бывает, — возразила Людмила. — От второго брака. Академики, как известно, бросают старых жен и женятся на молодых. Мы вполне могли бы быть дочерьми Изабеллы.

— Академику шестьдесят два года. Сколько же лет его матери, твоей бабушке значит? — спросила Катерина.

— Восемьдесят. Раньше рожать в восемнадцать лет было почти нормой. А могла и в семнадцать, — тут же посчитала Людмила и похвалила Катерину: — Ты молоток! Все предусматриваешь. Один мой знакомый советовал мне учиться на юриста, мол, я приметливая. Он тебя не знал. Вот уж кто приметливая! Все учитываешь, поэтому ты так хорошо в станках разбираешься. Значит, решаем так. Я старшая дочь, ты моя младшая сестра.

— Я тебя старше на полгода, — возразила Катерина.

— Я увереннее тебя держусь, а уверенные всегда выглядят старше.

— Понятно. Вот только почему одна дочь академика работает штамповщицей на галантерейной фабрике, а другая — формовщицей на хлебозаводе?

— Да ничего подобного! — тут же отреагировала Людмила. — Я учусь в медицинском, специализируюсь по психиатрии, а ты на первом курсе своего химико-технологического.

— А зачем это вранье? — не поняла Катерина.

— Понимаешь, насколько я разбираюсь в жизни, мужчины предпочитают жен с интеллигентными профессиями. Врач, например, — в белом халате, ручки чистые, если надо, сама всю семью вылечит. Или учительница музыки. И романтично, и приличные деньги можно зарабатывать, если давать частные уроки. Сейчас все на музыке помешались. В магазинах на пианино в очередь записываются. А вот инженерша, строительница, хотя и с высшим образованием, котируются значительно ниже. Работа грубая, не женская. К тому же от такой жены у интеллигентного мужчины комплексы развиваются. Он гвоздя вбить не может, а она все может. Химик вполне годится, хотя и не очень понятно — ясно только, что в белом халате, пробирки там всякие, реторты. Очень престижная профессия, конечно, художник-модельер, но, боюсь, без подготовки ты не справишься.

— А ты как психиатр справишься? — усмехнулась Катерина.

— Конечно, — подтвердила Людмила. — Я же все-таки полгода санитаркой в психбольнице работала. Я им такие истории из жизни рассказываю, что они сами шизеют. Пойми, главное — вызвать первоначальный интерес к себе.

— Но потом же все равно все раскроется, — заметила Катерина.

— Ничего не раскроется, все продумано. Во-первых, я могу снова рассориться с папой-академиком и снова переселиться «к бабушке» в общежитие. Он делает мне предложение, я переезжаю к нему, а куда я каждое утро езжу — на хлебозавод или в институт, очень быстро не определишь. Так какое-то время тяну, беременею, рожаю ребенка. И тогда — какая ему разница, кем я была когда-то. Когда он все узнает, будет поздно. Он уже привык, ребенка обожает, без меня жизни себе не представляет, еще и сам прощения просить будет.

— За что?

— К тому времени найдется за что, — рассмеялась Людмила. — Как сейчас, наверное, академик вымаливает прощение у Изабеллы.

— Нет, — сказала Катерина. — Не буду я представляться дочкой академика.

— Ладно, — согласилась Людмила. — Тогда я представлю тебя как нашу домработницу.

Катерина не обиделась, пыталась представить ситуацию, в какой она может оказаться уже завтра.

— Ну какая я дочка академика? Не видно, что ли, что я псковская?

— Уже не видно, — возразила Людмила. — За год псковский говор у тебя почти исчез. Выдают человека два обстоятельства: если он неправильно ставит ударения в словах — а с этим у тебя все нормально — и если задает глупые вопросы. Но ты глупых вопросов не задаешь.

— Иногда все-таки могу ляпнуть такое! — Катерина старалась быть к себе объективной; если уж соглашаться играть роль дочери академика, надо все продумать.

— Ну и ляпай, — заявила Людмила авторитетно. — Но ляпай уверенно. Тогда это называется точкой зрения. Иногда такую глупость услышишь, а оказывается — точка зрения. Вот некоторые считают меня хамоватой.

— Так и есть, — согласилась Катерина.

— А вот и нет! Это называется эксцентричностью. На этом я стою.

— А на чем мне стоять?

— Тебе? — Людмила задумалась. — Тебе — бить в лоб.

— Как это? — не поняла Катерина.

— У тебя есть особенность: ты все слушаешь, слушаешь, а потом прямо в лоб задаешь вопрос, и почти всегда по делу. Такая, знаешь, почти мужская прямолинейность. Некоторым мужикам даже нравятся такие женщины.

И Катерина не нашла что возразить Людмиле.

Наступил вечер. Пора было выгуливать Чапу. С собаками гуляли в небольшом скверике возле дома. Породистые собаки только еще начинали появляться в Москве, но в этом доме их было немало. Овчарок держали в основном генералы, они их вывезли из Германии вместе с другими трофеями. Все про овчарок Катерине рассказал Костя, сын генерала, с которым она познакомилась, когда, оставшись ночевать у академика, утром выгуливала Чапу. Тогда же она увидела, как к дому подъехали, наверное, двадцать «ЗИЛов» и из подъезда вышли сразу много генералов и два адмирала — они резко выделялись своими черными мундирами.

Катерина увидела Костю с крупной овчаркой и помахала ему издали. Костя подошел к ней, поздоровался и радостно покраснел. Наверное, я ему нравлюсь, подумала Катерина, и ей стало сразу легко и спокойно. Она побаивалась этих солидных мужчин и холеных женщин, чувствуя себе здесь чужой. Вдруг спросят, кто она такая, а могут и не спросить — просто выставить из скверика. Рядом с Костей она чувствовала себя уверенней. Он знал, что Катерина — родственница академика. За те два месяца, что Катерина не бывала у Тихомировых, здесь появились новые, неизвестные ей породы собак. Ее поразил небольшой, очень уродливый пес с кривоватыми ногами, слишком мощной для его роста грудью, с торчащими ушами и такой мордой, как будто ее расплющили — у большинства известных ей собак морды были удлиненные.

— Кто это? — шепотом спросила она у Кости.

— Французский бульдог, — пояснил Костя.

— Его из Франции привезли? — удивилась Катерина.

— Этого из Бельгии. В Европе — довольно распространенная порода. В нашем доме много мидовцев.

— А кто такие мидовцы?

— МИД — это министерство иностранных дел. А те, кто там работают, — мидовцы.

В этот вечер Катерина узнала еще, что большие, черные, обросшие густой шерстью собаки — это ньюфаундленды, их вывели специально для спасения людей на водах.

По площади носились два крупных рыжих пса с обрубленными хвостами, их лохматые морды казались квадратными.

— Это — эрдели, еще очень редкая порода в Москве, — пояснил Костя. — Их англичане вывели для охоты на львов.

— Так уж на львов? — усомнилась Катерина.

— Такого трудно прихлопнуть, — разъяснил Костя. — Видишь, они почти квадратные. Вокруг оси они могут вращаться очень быстро, они очень увертливые. А челюсти мощные. Если таких десяток наскочит, никакой лев не отмахнется. У нас на медведя тоже ведь несколько лаек спускают.