Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман

- Папочка, ты напрасно не пригласил к нам этого вундеркинда Репиду, - пропела Диана. - Он произвел впечатление славного мальчика. Ты не находишь. Вика?

- После статьи Осипа Давыдовича? - Вика вскинула приклеенные ресницы. - Сомневаюсь, чтобы он пошел.

- Напротив, - авторитетно сказал Кирилл Маркович, - ему лестно должно быть.

Голос у него самоуверенный, как у человека, любящего власть.

- Нечего сказать, выпороли в статье, как мальчишку, и говорят - лестно... - Вика обиженно передернула плечиками, будто и ей попало от критика.

- Все молодые гении обидчивы, - утешил ее грузный пятидесятилетний полковник медицины.

Поэт-сценарист посмотрел на него иронически:

- Вы, полковник, преувеличиваете. Никакой он не гений. Талантишко у него весьма сомнительный.

- Я вам запрещаю так говорить об Андрюше! - Вика капризно стукнула кулачком по мягкому подлокотнику кресла.

- Видали? Викочка влюблена в Репиду! - дурашливо объявил Юлин.

- И я тоже, - сообщила Диана.

- Дианочка, ты слишком много кокетничаешь, -Юлин сверкнул плутоватыми глазами и погрозил девушке пальцем.

- Бальзак говорил: пока женщина не полюбит, она кокетничает, - авторитетно произнес Яковлев.

- В таком возрасте девушкам по меньшей мере бестактно напоминать о Бальзаке. - Юлин сделал строгое лицо.

- Перестань, Боря! - прикрикнула на него Диана. Иванов-Петренко сказал примирительно:

- Репида, несомненно, талантлив. Однако есть серьезное «но». - Он глубоко засунул руки в карманы пиджака и, приподнявшись на носках, глубокомысленно изрек, глядя куда-то вверх: - Это «но» ему мешает и может его погубить. Андрей Репида еще не нашел своего голоса. В нем нет самостоятельности, нет той струнки, без которой... - Осип Давыдович споткнулся и беспокойно взглянул на Пчелкина, - без которой не может быть, если хотите, настоящего таланта. И ты, пожалуйста, не спорь. - Последние слова относились к дочери, которая, как показалось Пчелкину, и не собиралась возражать. Выждав паузу, Осип Давыдович продолжал: - «Молдавская сюита» - всего лишь ловкое подражание. Разве вы не почувствовали? - повернулся он к Пчелкину. - Репида еще переживает влияние «Могучей кучки».

«Что ж, это неплохо», - подумал Пчелкин, а вслух сказал:

- Я, к сожалению, не читал вашей статьи о Репиде, но традиции «Могучей кучки», как я понимаю, не так уж плохи...

- Дорогой Николай Николаевич! - Осип Давыдович снова приподнялся на носках. - Мы говорим о разных вещах. Традиции традициями, а искусство, как и все в мире, не стоит на месте. Наша бурная эпоха требует новаторского языка в искусстве. Новое содержание мы не можем выражать старыми формами. Мы должны быть новаторами.

С этим Пчелкин не мог согласиться, но у него не было желания спорить с критиком, который собирался писать о нем статью в энциклопедию. И он промолчал.

- Если уж говорить о творческом подражании, - примирительно заговорил вновь Осип Давыдович, - то нашей музыкальной молодежи в первую очередь надо иметь в виду советскую музыкальную классику.

- А есть она? - грубо перебил его Кирилл Маркович. Скулы на его квадратном лице задвигались. Иванов-Петренко сморщился.

- В той мере, в какой мы привыкли ее считать: Маяковский, Глиэр, Прокофьев, Шостакович - наши, так сказать, ведущие композиторы...

- Ведущие, ведомые... - передразнил Кирилл Маркович. - Все это вздор, чепуха! Нет у нас ни ведущих, ни ведомых. Как и вообще нет большого искусства. А то, что вы, Осип Давыдович, называете классикой, - это детский лепет.

- Скучный нигилизм, - произнесла Диана, прикрывая ладошкой зевок. Она полулежала на диване в тонком шерстяном халате, положив под острый локоть маленькую плюшевую подушку.

- Вы, Кирилл, чем-то озлоблены, - заметил с преувеличенным удивлением Иванов-Петренко. Он слишком хорошо знал собеседника и других слов от него не ожидал, но сегодня он должен был считаться с присутствием в «салоне» постороннего человека - Пчелкина.

Чтобы замять ненужную распрю, Вика перевела разговор на другую тему.

- У Фимы большое горе: худсовет провалил его сценарий о Чайковском. Да ты не расстраивайся, - посоветовала она Ефиму. - Свои шестьдесят тысяч получил и ладно. Что тебе еще надо, тебе, презирающему почести и славу?

Вика явно подтрунивала над Яковлевым, но более откровенно и потому менее безобидно, чем это делали все остальные в этом доме. Здесь подтрунивали и над Викой, и над братцем Юлина Кириллом, реже над Борисом и Дианой. Здесь знали истинную цену друг другу, хотя и не говорили об этом вслух - нужды не было.

- О Чайковском? Это интересно! - Пчелкин оживился. - Я представляю этот фильм как праздник музыки. В нем должна быть душа русского народа, понимаете, этакая «поэма», а не просто биография композитора, как это часто бывает у нас в фильмах о великих людях.

Яковлев промычал что-то неопределенное, потом заговорил громко:

- Можно по-всякому делать фильм. У меня собран богатейший материал...

Диана вспорхнула с дивана, села за рояль и заиграла «Пятый концерт» Бетховена. Кончив, лихо повернулась на вертящемся стуле в сторону Яковлева.

- Ну как, Фима?

- Чайковский есть Чайковский. - Девушки переглянулись, ухмыльнулись, но смолчали. А Иванов-Петренко серьезно посоветовал Яковлеву:

- Бросьте, Ефим, к черту музыку и кино. Это не ваше амплуа. Пишите стихи. Вы рождены для поэзии. Прочтите-ка нам что-нибудь свое. - И, обращаясь к Пчелкину, пояснил: - У него есть дивное стихотворение. Как это?..

«...Давил клопов, что пахнут коньяком,

И пил коньяк, воняющий клопами».

- Это кто ж так делал? - прикинувшись наивным, полюбопытствовал Пчелкин.

- Лирический герой, конечно, - быстро ответил Осип Давыдович. - К сожалению, у нас некоторые хотят ставить знак равенства между лирическим героем и автором. Смешно и глупо. Нет, Ефим, вы прочтите это ваше... «Ко вселенной»...

«И когда догорит запад розовый,

Грустно станет мне... Но потом Я утру свои жгучие слезы Неба синего плащ-лоскутом.»

Великолепный образ! Философский.

- Время философской поэзии либо уже прошло, либо еще не наступило, - лениво сказал Яковлев. - Сейчас у нас господствует псевдонародная поэзия Исаковского.

- Что ж, Исаковский, по-моему, хороший поэт. - Робко заметил Пчелкин.

- Раешник! - поморщился Яковлев.

Пчелкин не мог решить про себя: спорить ему или промолчать. В душе он не был согласен с Яковлевым, который продолжал высокомерно:

- Примитив всегда пользовался успехом у так называемых широких масс. Примитив всегда подделывался под мещанский вкус. А настоящая поэзия - она выше. Подлинные шедевры необязательно должны быть понятны каждому встречному. Новаторство всегда не сразу принималось так называемым массовым читателем. Новаторы в кровавых битвах отвоевывали свои права. Подлинных новаторов не понимают читатели, воспитанные на грубых, примитивных частушечных виршах. Это естественно. Сложное нелегко воспринимается. Простому человеку - рабочему, колхознику - ближе разухабистые трели гармошки, чем чистый и благородный голос скрипки. Разве я неправ?