Фрида Вигдорова - Учитель

— Ты мне не вкручивай, — вполголоса сказал Кольцов. — Смысла нет вкручивать. Я не слепой, понятно? Это ж совершенно целый ребенок. И ногти, и брови… И глаза с понятием. Ничего не могу сказать, очень удовлетворительный ребенок. Но не мой. Вот в таком разрезе… — Опять шепот и снова приглушенный голос Кольцова: — Гнать я тебя не буду. Живи. Но сам уеду. Никто не может требовать, чтоб я с утра до вечера любовался на чужого ребенка. Пусть на него отец любуется. Дорогой папа. Пусть дорогой папочка глядит и восхищается. Пожалуйста. А я ни при чем. Меня никто не может заставить…

Сергей повернул выключатель, под потолком вспыхнула бледная лампочка. Кольцов замолчал. Чуть погодя он без стука вошел, вынул из шкафа стаканы и водку. Он был в майке, синих сатиновых штанах и тапочках на босу ногу.

— Что, разбудил? Или так не спится?

— Не спится.

— А я думал, разбудил. Вот теперь выпью. Наездился. А домой приедешь, все равно покою нет.

Он выпил полстакана и налил еще.

— А вы чего же?

— Не хочу.

— Кто же от водки отказывается?

Он устало вытянул ноги, длинно вздохнул.

— Вы вот все молчите. А когда отвечаете, у вас слова как булыжники… Наверное, характер такой. Но вы мне скажите: есть любовь на свете?

— Есть.

— И у вас была?

— Была.

— И счастье было?

— Было.

— А у меня и минуты не было. Я не считаю, как в семилетке влюблялся или вообще с девушками гулял. Это не считается. Я как сюда приехал, сразу приметил эту… Сами видели какая. Первая девка в поселке. Жизнь вела разбитную. Мне мать говорила: «Ты в эту сторону не гляди. Такие в жены не годятся». Старых людей надо слушать. А я вот не послушался. Стал за ней бегать. И в жены приглашать. Она кобенилась, надсмехалась: на что ты мне, да на что ты мне. И вдруг на́ тебе: согласилась. Я, можно сказать, ошалел от радости. Женился. И через восемь месяцев — пожалуйста. Видели вы его? Разве ж такие недоноски бывают? Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу.

— Это почему же?

— У меня был друг. Он говорил — в браке, как в сумасшедшем доме… Или в королевском дворце — свои законы.

— То есть как?

— А так: женатым советовать бесполезно, никогда не знаешь, что тут можно, а что нельзя, какой совет поссорит, а какой помирит.

— Вот вы как рассуждаете. Конечно, в чужой жизни не разберешься… Если бы вы только знали, как я ее любил… Ничего для нее не жалел. Никогда к начальству кланяться не ходил, а тут пошел на поклон, две комнаты выхлопотал. И ребенка хотел, ждал. Потому что если семья, так должен быть ребенок. Не поглядел на материно предостережение, а она мне все подробно предсказала. Я ей говорил: «Мама, зачем вы так? Она исправится». А мать моя мне прямо сказала: «Шлюха она, шлюхой и помрет».

— Иди к черту, — вдруг сказал Сергей и сел на кровати. — Не хочешь оставаться — уходи. Чего ты ее мучаешь?

— Это я ее мучаю? Это она меня измучила, я ее любил…

— Иди к черту, — снова сказал Сергей, — если хочешь знать…

И вдруг дверь приоткрылась.

— Разве он понимает, что такое любовь? — Голос женщины звучал ясно и трезво. — Он понимает, как душу выматывать. А больше он ничего не понимает. Я его больше уговаривать не буду. И пусть он убирается. Слышишь? Убирайся. Но уж потом не приползай, не пущу. Ты мне душу выел, будь ты проклят. Я ни одной минуты на ребенка не порадовалась, идол ты, пила проклятая… Разве ты мужик? Баба, баба, вот ты кто! Твоя мать говорит — я шлюха. А моя мать говорит: все мужики — сволота. Вот чужой человек раз на тебя поглядел и тоже говорит, сволота ты и дом твой — сумасшедший.

Сергей лежал на верхней полке и, не слушая, слушал, о чем говорили внизу. За окном неспешно плыли облака, и он глядел на них не отрываясь, как вчера глядел на коричневую взбаламученную воду Сосьвы.

Вагонные спутники — народ разговорчивый и любопытный. Откуда едешь? Куда? Домой или в командировку? Женатый ты? Неужто холостой? Подумать! Такой из себя представительный — и неженатый?

Правда, женщина, которая сняла с него анкету, уже часа два как вышла, у нее билет был до Голой Рощи. Однако на смену ей явился шумный взлохмаченный подполковник.

Внизу было тесно. Высокий человек в потертом кожаном пальто, накинутом на плечи, примостился у окна и читал книгу, на той же скамейке сидела женщина в плюшевой жакетке на пуговках. Она все время вскакивала, чтоб посмотреть, куда девалась ее девчонка. Девчонке было лет пять, она бродила по вагону, смотрела, где играют в козла, где едят и пьют. Побродив, она возвращалась и подолгу пристально смотрела на подполковника. Сергей старался не видеть ее: она чем-то напоминала Машу. А может, это только так ему показалось.

Ближе к проходу, на самом краешке, сидела девушка, крепко обняв туго набитый мешок. На другой скамейке безраздельно царил подполковник. Не то чтобы он кого-нибудь выгнал или потеснил. Он просто занял скамейку собой, своим чемоданом, своим ящиком, своим разговором. Он говорил про все сразу. Вот ввели опять совместное обучение — он этого не одобрял:

— Мальчики — это одно, а девочки, что ни говори, совсем другое.

Он высказался насчет семьи и брака:

— Какую нынче моду завели: разлюбил, разводись. Это что ж такое будет? Нет, у нас в роду другой порядок: не разводиться. Какая бы тебе идиотка ни попалась, все одно: терпи.

Он узнал, что женщина с девочкой едет погостить к свекрови. Едет и побаивается:

— А если не угожу? Мы с ней вместе никогда не жили. А тут вдруг зовет. Приезжай, мол, погости. Вот еду. А на сердце неспокойно.

— Да-а-а, — сказал подполковник, — свекровушка — родная кровушка. Ничего не скажу: очень лютые бывают свекрови. И чего ты такая тощая? — прогремел он, обращаясь к девушке, сидевшей на краю скамейки.

— А я никогда справная не была. — Голос девушки звучал виновато. Она подобрала ноги под скамейку и еще крепче прижала к себе мешок.

— Что значит не была? А ты старайся. Женщина должна быть полная, из себя видная. Заметная. А ты? Я с самых Зимогор на тебя гляжу: пришла, села, в пол уткнулась. И всего делов. А ты оглянись, побеседуй. Хочешь леденцов?

— Не хочу, спасибо.

— Тоже глупый ответ. Сейчас не хочешь, потом захочешь. Бери, заверни в бумажку, поскольку они липкие, а потом съешь. Бери, бери, не стесняйся. Потому и худая, что стесняешься.

Он налил себе стопочку, выпил, зажмурился. Потом крякнул:

— Ремонт! А вы, гражданин, до Свердловска?

Человек, сидевший у самого окна, поднял глаза от книги:

— До Свердловска.

— Домой?

— В командировку.

— Инженер, наверно?

— Нет.

— На доктора не похож. Но за высшее — ручаюсь. Какая же ваша профессия?

— В газете работаю.

— Писатель, значит.

— Журналист. Устраивает?

— Нет, не устраивает. Журналист тоже должен быть побойчее. А вы сидите и — молчок. Девушке — простительно. А если человек в газету пишет, он должен общаться.