Александр Чаковский - Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

— Продолжайте, — едва переводя дыхание, ответил Завьялов.

— Мне показалось, что вы меня не слушаете… После этого разговора прошла неделя, приходит Ольга Алексеевна с работы и говорит маме: «Вы не будете возражать, если я завтра приглашу гостя? Очень интересный человек, молодой, преуспевающий, с перспективой… Словом, вы понимаете». Мама в восторге, не знает, как благодарить. Прибрали квартиру, приготовили ужин. Ольга Алексеевна пришла… С кем бы вы думали? С Васей! Мама чуть не в обморок. Я тоже готова была сквозь землю провалиться, но в глубине души обрадовалась. А Ольга Алексеевна светскую даму разыгрывает: «Познакомьтесь, пожалуйста… Ах, вы уже встречались?.. Такое совпадение! Конечно, мир тесен… Я уже давно хотела зазвать к вам Василия Борисовича, но он всегда так занят… большая стройка, секретарь комитета комсомола». Я не знала, смеяться мне или плакать. Когда после ужина Вася ушёл, разразился скандал. Мама кинулась на Ольгу Алексеевну с упрёками и обвинениями. Но не тут-то было. Ольга Алексеевна её точно кипятком обдала: «Этот юноша будет приходить сюда, пока я тут живу. Вы это должны запомнить». Затем повернулась ко мне и говорит: «Довольно жить трусихой, Валя. Твоя мать утверждала, что на стройке твои руки огрубеют, а лицо побледнеет. А я тебе говорю: здесь, в этом доме, случится худшее. Зачерствеет твоя душа, а лицо разучится краснеть. Чего ты боишься? Кого? Весь мир открыт перед тобой. Весь мир!» Валя замолчала.

— Что было после? — спросил Завьялов.

— Мы несколько раз встречались с Васей, только не у нас дома. Ему было противно заходить к нам. И я дала ему слово, что выйду за него замуж. Но к этому времени Ольга Алексеевна уехала от нас. Для сотрудников этого института выстроили дом. Я её редко встречала, этот дом где-то за городом… Но всё же я была полна решимости уйти к Васе, поступить на стройку. Слова Ольги Алексеевны «весь мир открыт перед тобой» звучали в моих ушах… Но постепенно голос моей матери их заглушил. Я не вернулась к мужу — на это моей воли хватило… но и от матери не ушла. Теперь мы снова ждём у моря погоды… — с невесёлой усмешкой проговорила Валя.

— А Вася?

— Вася? Он устал от моей нерешительности, от бесконечных проволочек и уехал куда-то… добился перевода… или… словом, я не знаю, где сейчас Вася. Он даже не попрощался со мной… Впрочем, он прав. Ольга Алексеевна, как видно, забыла меня… Но я её помню… И вот сегодня услышала, как мама позорит её, клевещет. Я стояла у двери, плакала, рот себе зажимала, а войти не решилась… Побоялась. Каждый раз, когда надо войти или уйти, сделать что-нибудь решительное, я боюсь… Сама не знаю, чего…

В дверь постучали, послышался уже знакомый голос дежурной:

— Товарища Завьялова к телефону.

— Сейчас! — крикнул Завьялов.

Вале он сказал поспешно:

— Подождите, сейчас вернусь!..

Телефон был в комнате дежурной, на первом этаже. Трубка лежала на столе.

— Слушаю. Кто это?

— Из горкома говорят, — раздался в трубке незнакомый голос, — по поручению товарища Лукашева…

— Да, да! Я слушаю, слушаю вас!..

— Товарищ Лукашев просил передать, что задерживается. Он на отчётно-выборном собрании. Ему ещё не удалось сделать то, о чём вы просили. Приедет поздно вечером, часов в десять. Просил вас обязательно дождаться… Советует пока посмотреть город и обязательно съездить на озеро Таёжное. Тут всего полчаса езды на автобусе…

— Хорошо, — упавшим голосом сказал Завьялов, — я обязательно дождусь…

Он поднялся наверх и увидел, что дверь в его номер открыта. Вали в комнате не было.

Завьялов послушался совета Лукашева и отправился на Таёжное.

Завьялов не раз бывал на море, но то, что он увидел сейчас, не было похоже ни на привычный простор моря, ни на полноводную реку. Пронизывающим холодом несло от этой водной равнины.

Справа в лёгком тумане сумрачного дня угадывались далёкие чёрные горы с белыми прожилками снега. Завьялову казалось, что горы медленно, но неуклонно спускаются вниз, тонут в расступающейся перед ними воде. И вот уже не видно их — только холодная, величественная водная равнина сливается с горизонтом.

Завьялов знал: об этом озере сложены легенды, о нём поются песни, оно бывает бурным и жестоким, как море. Но сейчас Таёжное спокойно, и поверхность его похожа на тонкий слой льда.

За спиной Завьялова тянется ряд одноэтажных деревянных домов: судя по развешенным на кольях сетям, здесь живут рыбаки.

Сразу же за домами начиналась тайга. Густые деревья с переплетёнными ветвями и высокая трава подступали к самым строениям. Только они, эти дома, и узкое асфальтовое шоссе отделяли тайгу от озера; над ними висело низкое, затянутое облаками небо.

Завьялов медленно пошёл вдоль шоссе. Ему вспомнилось, как два месяца назад (а ему казалось, что это было давным-давно) шёл он вот так же по берегу совсем другого моря и какая-то женщина в блестящем, точно рыбья чешуя, тесно облегающем платье спешила ему навстречу… И Завьялову представилось, что всё это происходило не с ним, а с каким-то другим человеком, а он лишь знает об этом со стороны. Всё, что случалось с ним в прежней жизни, теперь ему было уже не нужно, всё стало чужим. Да и ненастоящая была та жизнь. Настоящая была на войне, когда смерть несколько раз на дню угрожала ему, и вот эта теперешняя, которая началась в тот вечер, когда он увидел Олю на странице журнала.

Он шёл и говорил себе: Оля здесь. Его путешествие приходит к концу. Справа — озеро, слева — непроходимая тайга, и только это узкое асфальтовое шоссе, прямое, как лезвие, ведёт вперёд, к Оле. На душе стало легко. Ему вдруг показалось, что теперь и Лукашев уже не нужен; вот он перед ним, этот путь, прямой, ясный, как стрела-указатель на военной карте…

Завьялов шёл вперёд, и вот уже кончились рыбацкие дома, и только тайга, холодное озеро и рассекающее их асфальтовое шоссе перед ним…

Вдалеке показались неясно различимые в тумане постройки. Завьялов решил дойти до них. Постройки эти стояли не у шоссе, а немного в стороне от него, на горе или, может быть, на искусственной насыпи. Завьялов избрал их как рубеж, как веху, дойдя до которой он повернёт обратно: время приближалось к шести. Минут через тридцать Завьялов уже поравнялся с ближайшим зданием, скользнул по нему рассеянным взглядом и… едва удержался от крика. Перед ним ожила страница журнала «Луч», та фотокарточка, которую он постоянно носил с собой.

Людей, которых запечатлел тот фотоснимок, сейчас, конечно, не было. Не было ни снега, ни заката. Но он видел перед собой запомнившееся на всю жизнь длинное, барачного типа деревянное здание.

Это не могло быть ошибкой. Именно то строение стояло на пригорке, в стороне от других зданий, узкая тропинка вела к нему. Завьялов бегом стал взбираться по этой тропинке на пригорок.