Исаак Гольдберг - Ли-Тян уходит

Когда вышли к засеянной маком полоске, старший и Иван Никанорыч отделились от остальных и подошли вплотную к маку.

— Ишь, сколько набуровили! — удивился Иван Никанорыч. — На цельную волость пирогов настряпать можно да и то еще останется!..

— Знать, не для пирогов это у них, а для продажи...

— Тетка! — обернулась старший к Аграфене. — Про какое-такое зелье ты толковала?

Аграфена сжалась и жалобно оглянулась на китайцев.

— Какое?... мне самой невдомек. Курят его, что ли...

— Лекарссва!.. — хрипло сказал Ван-Чжен. — Наша лекарссва делай... Своя... сытаринна...

Мужики походили вокруг поля, потоптались, поудивлялись. Иван Никанорыч сорвал несколько головок и стал их пристально разглядывать.

— Подрезали они его, ай што? — недоуменно соображал он. — Гляди-ко, Федор Михайлыч, — показал он старшему. — Все скрозь головки подрезаны!.. К чему бы?..

Старший, Федор Михайлыч, посмотрел и махнул рукою:

— Не в етим дело! Что мы тут прохлаждаться будем? Мудренное какое-то дело у них. Следствие разберет... Наша обязанность представить их и все!...

— Ну, вы! — обратился он к китайцам. — Чем вы тут займовались, об етим следователь вполне дознается. Нас оно сейчас не касаемо. Но, между прочим, айда-те к жилью, собирайтесь. Уведем мы вас в волостной совет... Собирайте скорее монатки!

Сюй-Мао-Ю взглянул на поле, и лицо его потемнело. Не отрываясь, оглядывал он еле-еле колышившийся мак. Пальцы, перебиравшие пояс штанов, вздрогнули, напряглись, застыли. Глаза старика вспыхнули, но тотчас же угасли. Он отвернулся от приковывавшего его к себе поля и втянул голову в плечи.

— Все пропало!.. — беззвучно и бледно прошептал он стоящему возле него Ван-Чжену. — Все!..

У Ван-Чжена глаза затравленно бегали из стороны в сторону. Ван-Чжен всматривался в пришедших, в Ивана Никанорыча, в остальных. Он пытался по их лицам, по их скупым словам что-то отгадать, что-то узнать. Но не мог.

Насупленно примолкнув, стояли Пао и Хун-Си-Сан. Они обреченно ждали. Они еще не знали, что будет, куда их поведут, но застывшие в хмуром равнодушии глаза их не выдавали ни признака волнения или страха.

Страх и волнение больше, чем над кем-нибудь, властвовали над Аграфеною. Она прятала глаза от китайцев и от этих неожиданно нагрянувших людей. Губы ее вздрагивали и трепетали. Жадно и опасливо хватая каждое слово, она прислушивалась ко всему, что вокруг нее говорилось. И снова, едва только она услыхала про арест, вспыхнула и обмерла.

— А меня-то за что-же?.. — снова спросила она и слезы засверкали на ее глазах. — Я тут не при чем... Я человек нанятый... Кухарила у них...

Тогда из кучки мужиков вывернулся тот, с курчавой черной бородкой, с пронизывающими глазами и стал против Аграфены.

— Кухарила? — насмешливо спросил он. — А зачем же ты, тетка, обкарауливала их, на стреме стояла?.. Забыла? Не помнишь, как ты меня отседа, из лесу выпроваживала?.. Одной она, ребята, шайки с ними!.. Одной!..

Со сборами китайцев торопили.

— Не возитесь, как мертвые! Живо!

— Берите, что полегше! За остальным посля на коне приедут, коли надо будет!

Китайцы безмолвно увязывали котомки и совали туда что только под руку попадало. Аграфена собрала сундучок и навязала в узел все свое имущество и горестно застыла над ним.

— Ну, как же ты это потащишь! — укоризненно и с легким сочувствием спросил ее Иван Никанорыч. — Ведь не малую дорогу придется итти!

— Не знаю... — беспомощно созналась Аграфена.

— А ты бери пока, что понадобней!.. Тут у тебя ничего не пропадет. Люди у нас тут останутся...

С наскоро собранным кой-каким скарбом вышли китайцы и Аграфена из зимовья. Их окружила охрана, и они тронулись в путь.

Пошли по тропинке, по которой всего три дня тому назад ушел Ли-Тян. И прежде, чем свернуть в сторону, прежде, чем потерять из виду зимовье, каждый из них — китайцы и женщина — оглянулся назад.

Осиротелое, оставалось позади зимовье, и выжженная, загрязненная жильем, затоптанная поляна пред ним, и две сосны, желтеющие стволами и как бы сторожащие дорогу к речке. Все оставалось позади.

Темное морщинистое лицо Сюй-Мао-Ю стало еще темнее. Он оглядел в последний раз оставляемое навсегда зимовье и отвернулся. И, отворачиваясь, встретился он взглядом с Аграфеной. У старика глаза налились ненавистью, он задрожал и, вне себя от злости, плюнул. Женщина отвела глаза и стиснула зубы.

Шли долго. Пора бы уже выйти на проселок, но провожатые упорно и уверенно вели по тропинке.

Ван-Чжен оглядывался, вертел головой и испуганно изумлялся. Наконец, он не выдержал:

— Куда наша веди?.. Какой дорога? Эта дорога не тот!..

— Та... Не бойся! Приведем куда надо... В аккурат!.. — оборвал его шедший рядом крестьянин.

Ван-Чжен не успокоился. Его беспокойство передалось и остальным. Оно передалось и Аграфене.

— Всамделе... Куды это вы нас, мужики, ведете? — плаксиво спросила она.

— Молчи! — хмуро посоветовал ей Иван Никанорыч. — Скоро придем...

И снова шли по тропинке. Было тихо в молодом ельничке, через который проходили. Было жарко и томительно. Где-то в стороне, совсем недалеко, плескалась речка. Где-то совсем близко была прохлада, была вода.

Старший остановился и свернул с тропинки в сторону скрытой деревьями и кустами речки. За ним направились остальные.

На полянке, на берегу речки стояла впряженная в телегу лошадь. Два человека сидели возле дымокура и поднялись, увидев прибывших.

— Привели?.. Всех? — спросили они и посмотрели на китайцев и на Аграфену.

Старший и Иван Никанорыч прошли прямо к телеге.

— Идите вы все сюды! — приказал старший китайцам.

— Ступайте!.. Ступайте... — заторопили их мужики.

Китайцы нерешительно двинулись на зов. Отставшую от них Аграфену подтолкнул легонько в спину мужик с черной курчавой бородою:

— Иди, не стесняйся!

За телегою, на траве, укрытое свежескошенным сеном, лежало что-то темное, длинное. Мужики подвели к этому длинному китайцев и наказали:

— Раскрывайте!.. Сгребайте сено!..

Китайцы не двинулись с места. Они посмотрели на длинную горку сена и опустили глаза

— Ну, что, оглохли!? Раскрывайте!..

Хун-Си-Сан нагнулся и медленно сгреб сено с одного конца. Но сейчас же выпрямился и замотал головою:

— Моя не может!..

Аграфена, вглядевшись в кучу сена, в ту часть его, к которой прикоснулся Хун-Си-Сан, всплеснула вдруг руками:

— Ой!.. Батюшки! — визгливо, в отчаянии и испуге закричала она. — Кто это там? Кто это там?!..

Ван-Чжен поднял голову и шумно вздохнул.

— Моя ничего не знай, — тупо сказал он, хотя его никто ни о чем не спрашивал. — Моя совсем ничего не знай...

И повторяя за ним этот упорный, этот глухой крик, также беспричинно, также неожиданно подхватил Пао: