Исаак Гольдберг - То, что вспомнилось

В поздний зимний рассвет кто-то из нас случайно подошел к окну, не закрытому ставнем. Во дворе бесшумно двигались серые тени.

Мигам все были разбужены и тихо сгрудились у окна. Двор наполнялся солдатами. Они входили через раскрытые ворота, молча шли, раскачивая винтовками, один за другим, и окружали нашу квартиру.

— Ловко!.. — тихо сказал кто-то из нас.

Но сразу же все в квартире пришло в бесшумное движение.

Первой мыслью была мысль об оружии. У нас были у всех хорошие револьверы-браунинги, наганы, даже у кого-то парабеллюм. Жалко было отдавать такое богатство!

Револьверы были сложены в одну кучу, притащили пару толстых товарных мешков, уложили, спрятали в них оружие, патроны, завязали плотно и — была-не была — на длинной веревке опустили в уборной в самое злачное и неудобосказуемое место!

А во дворе, за которым наша «стрема» следила из окна, уже собрался значительный отряд и все-таки было тихо и безмятежно. Там чего-то ждали. Наконец, в двери раздались сильные удары. Выждав приличное время (мол, спали, неожиданно разбудили!), хозяин квартиры пошел отворять.

Офицер ввел озябших солдат в квартиру, часть осталась во дворе.

— Собирайтесь, господа! — сказал офицер. — Я должен вас арестовать. И сдайте мне оружие!..

Офицер обращался вежливо, немного смущаясь.

У него потребовали ордер на арест. Ордера не было.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся он. — У меня распоряжение соответствующего начальства.

Мы начали пререкаться с офицером. Но он был спокоен и не кипятился.

— Кроме того, я должен вас всех обыскать...

Начался обыск. Солдаты неумело и неловко ощупывали нас и виновато докладывали офицеру:

— Ничего, вашескородье, нету!

Между нами было несколько девушек. Когда солдаты вздумали было обыскивать и их, мы все возмутились и насели на офицера. Тот подумал немного и махнул рукой:

— Женщин не надо!..

Когда нас обыскали, офицер оглянулся кругом и развел руками:

— Ведь квартиру-то тоже нужно осмотреть!..

Нам стало немного веселее. Мы поняли, что неопытные и неохотно ищущие солдаты не найдут оружие. Так это и было. Солдаты походили по комнатам, потыкались по углам, заглянули под кровати, в шкафы, за диваны — и доложили офицеру, что никакого оружия нигде нет.

Тогда офицер предложил нам одеваться.

— Пожалуйте, господа! — галантно пригласил он нас и неожиданно прибавил: — Все, кроме дам!..

Так мы все, «кроме дам», наскоро попрощавшись с оставшимися на свободе женщинами, вывалились в серое утро на морозную улицу и, окруженные многолюдным каре вооруженных солдат, зашагали к иркутскому тюремному замку.

Мы были первыми арестантами, которых приняла иркутская тюрьма в эти дни. Первые ласточки...

Тюрьма приняла нас торжественно, но нельзя сказать, чтоб очень приветливо. Для дорогих гостей не пожалел своего покоя сам господин тюремный инспектор Зайцев, встретивший нас в тюремной конторе во главе многочисленной свиты помощников и смотрителей.

Г. М. Фриденсон, как наиболее обстрелянный из нас, сразу же потребовал:

— Чистые, теплые камеры! Посадить всех вместе! Не стеснять в прогулке!

Тюремный инспектор — брюзгливый, пожилой чиновник — выслушал и мотнул головой.

Нас приняли и увели во внутренний двор, к пересыльным деревянным баракам. Надзиратели посмеивались. Они гостеприимно раскрыли перед нами дверь одного из бараков и мы очутились в грязной, сырой, с выбитыми стеклами в окнах камере. Дверь быстро захлопнулась за нами.

Сначала мы оторопели. Потом некоторые из нас рассмеялись. Но сразу же все сообразили, что действовать надо немедленно же, не давая тюремной администрации времени опомниться.

В камере, у стены и посредине тянулись ряды нар. Мы быстро выворотили несколько досок и стали дуть ими в дверь. Надзиратель, прибежавший на грохот и крик, поглядел в форточку и отпрянул. Мы приостановили свою «физическую обструкцию» и вступили в переговоры с надзирателем:

— Вызывайте Зайцева!

— Он уже уехал...

— Смотрителя, помощника, вообще начальство!..

— А вы не шумите и не портите казенное имущество!..

— Ну, живо! давайте сюда начальство, а то все нары выворотим!..

Надзиратель ушел за начальством.

В камере было холодно. Мы захватили с собой мало постельных принадлежностей: ведь почти всех нас взяли не из дома, а из чужой квартиры. Особенно донимали разбитые окна, откуда дуло, как из трубы. Печь оказалась нетопленной:

— Ну и сволочи!.. — ругались у нас. — Не могли хорошенько приготовиться к гостям.

Пришел помощник смотрителя.

А через час у нас в камере было уже сравнительно удобно и тепло. Правда, печи сначала немного дымили, но потом все обошлось. Мы устраивались хозяйственно: впереди была полная неизвестность. Особенно волновал вопрос: — как там, в городе? Неужели в это самое время погромщики уже делают свое дело?

Последнее выяснилось часа через два, когда прибыла новая партия арестованных. Мы узнали, что в городе все спокойно.

К вечеру население нашей камеры утроилось. На утро иркутская тюрьма увидела в своих стенах небывалую публику: адвокаты, инженеры, врачи. На нарах замелькали портпледы, изящные сак-вояжики, запахло духами. Непривычные арестанты морщились, кряхтели: нужно было на каждом шагу опасаться грязи, пыли; на нарах, несмотря на принесенные с собою тюфяки, было жестко спать; спали в ряд, тесно сбившись один к другому: негигиенично, непривычно; воздух в камере был густой, арестантский: ржаная «пайка», прокислая капуста, затхлая известка и следы грязных тел, ничем не убиваемый человеческий дух.

Мы, молодежь — революционная, неугомонная, быстро привыкающая ко всяким невзгодам и условиям жизни молодежь — оказались в меньшинстве. Почтенные либералы, для острастки и ради охлаждения либерального пыла взятые под жабры, могли, если-б умели и были способны, установить свой камерный режим — и тогда нам, нашим тюремным вольностям, о которых мы сразу же возмечтали, — была бы крышка.

Мы пошли натиском на наших крахмально-одеколонных сокамерников и кликнули клич:

— Организация! Нужно организовать тюремный коллектив!

И не успели солидные адвокаты, искушенные во всяческих «правах», охнуть, как мы уже осуществили первое наше право: пользуясь тюремным опытом тех из нас, кто уже был раньше знаком со вкусом тюремной баланды, мы выдвинули из своей среды старосту, поручили ему разработать камерную «конституцию» и взяли всю полноту власти, таким образом, в свои руки.

Конституция, которую мы с нашим старостой установили, была, что ни на есть, самая «вольная». Коммунистические начала в ней были проведены широко и безоговорочно: передача, хотя бы наиндивидуальная, идет в общий котел, делится на всех. Изъятий никаких.