Ахмедхан Абу-Бакар - Рассказы советских писателей

— Здравствуйте… Вот ведь беда… Такой здоровый был старик, никогда не болел…

— Спит? — спросил Бахрамов.

— Вроде заснул, — ответил парень.

— Отпросились с работы?

— Ночью не у кого было отпрашиваться. Товарищи сообщат прорабу.

Старик открыл глаза, и обрадованный парень стал выкладывать на тумбочку кульки черешни, алычи.

— Вот, товарищи с рынка принесли, свежие… что ж ты, дед, так оплошал… — сказал парень, ласково поглаживая желтую морщинистую руку деда.

Старик ощупал пальцами черешню, но есть не стал, лежал молча, прикрыв глаза.

Эргаш стал приходить рано утром перед работой. Кормил старика домашними завтраками — где их доставал холостой парень, живущий в общежитии, старик не спрашивал. После работы Эргаш тоже приходил и просиживал до позднего вечера, пока дед не засыпал. Часто, когда Хаджа-бува дремал, Эргаш доставал из кармана куртки клеенчатую тетрадь и решал какие-то уравнения.

Так прошла неделя. Старик быстро поправлялся. Он заметно пополнел. Ему разрешили вставать, и он подолгу бродил в коридорах больницы, но к приходу внука обязательно укладывался в постель. Старик очень много ел. Быстро управившись с больничными блюдами, он брался за лепешки, курицу, колбасу, которые приносил Эргаш.

Однажды, когда Эргаш задержался на работе, Хаджа-бува сказал:

— Где его носит, стервеца? Одни девчонки на уме…

— Вы напрасно его ругаете, сосед. У вас очень хороший внук. Заботливый, умный.

Теперь Бахрамов острее чувствовал свое одиночество. Старик заходил в палату только поесть. Все его рассуждения о жизни свелись к тому, сколько денег он потребует от каждого из сыновей на свое содержание.

— Еще поживем, дорогой, — говорил он и отправлялся бродить по больнице.

Бахрамов радовался, когда сосед уходил. Он мог без помех предаваться воспоминаниям о давно погибших сыновьях и недавно умершей жене, о своей жизни, пролетевшей так быстро.

К вечеру небо заволокло тучами, но дождя не было, я в палате стало душно, как бывает перед грозой. Дежурная сестра закрывала окно, и ветер рвал из рук рамы. Деревья шумели, точно морские волны, где-то в коридоре хлопали створки еще не закрытых окон, послышался звон разбитого стекла.

Бахрамов не спал, чувствуя тяжесть в груди от недостатка воздуха.

Наконец настало утро, и, когда Мамура открыла окно, палата мгновенно наполнилась свежим запахом недавно прошедшего дождя. Небо снова было чистым, там и сям валялись на лугу поваленные бурей деревья. Все казалось умытым теплым дождем. Грудь Бахрамова наполнилась целительным запахом влажных трав, сверкавших под теплым утренним солнцем. Он с улыбкой следил за Алишером, который с радостным смехом бегал по мокрому лугу. Бахрамов подумал, что, если бы ему удалось коснуться босыми ногами нагретой солнцем земли, почувствовать щекотное прикосновение мокрых трав, — его худосочное тело мигом наполнилось бы жизнью и силой, исходившей от всей этой земной благодати. Он вытер повлажневшие глаза и снова стал смотреть в окно.

Алишер остановился как зачарованный. Бахрамов проследил направление его взгляда и увидел оголенный провод, оборванный ветром и прикрытый сломанной веткой урюка с зелеными плодами.

— Хаджа-бува! Хаджа-бува! Посмотрите, скорее! — крикнул Бахрамов.

Сосед ел дыню, смачно втягивая сочную мякоть.

— Куда смотреть, зачем?

— Мальчик идет к проводу! Уходи! Вернись, Алишер! Сосед, смотрите, погибнет ребенок… Уходи! Алишер, мама зовет, вернись!

Алишер делал вид, что ничего не слышит. Осторожно переступая толстыми ножками, он подкрадывался к ветке урюка.

— Сосед, Хаджа-бува, дорогой, бегите, вылезьте в окно! Мальчик коснется провода! Эй, кто тут есть?! Спасите ребенка! — напрягая голос, кричал Бахрамов. Хаджа-бува подошел к окну.

— Не трогай урючины! Остановись, слышишь?

Мальчик остановился, соображая, чего от него хочет этот незнакомый старик. Хаджа-бува погрозил ему пальцем, после чего вернулся на кровать, а мальчик, вновь подкрадываясь к урючине, с опаской поглядывал на окно.

— Хаджа-бува! Алишер! Уходи! Не смей подходить! — снова закричал Бахрамов, страдая от собственного бессилия. Жилы на его шее вздулись.

Хаджа-бува, обзывая мальчика отребьем, маму его блудницей, а деда благочестивой собакой, уселся на кровать и стал обматывать ногу портянкой.

— Хаджа-бува! Скорее, скорее же!

Продолжая сыпать проклятья, Хаджа-бува вынул из шкафа сапоги и, обуваясь, начал счищать прилипшую к подошве старую грязь. Бахрамов отшвырнул одеяло. Опущенные с кровати ноги налились кровью, и, когда он шатаясь добрался до окна, пальцы босых ног кололо, словно иглами.

Хаджа-бува оглянулся, услышав голос Бахрамова уже за окном.

— Алишер! Стой! Стой, говорю! — Бахрамов, босой, в кальсонах, как-то странно бежал по лугу, точно по раскаленным углям, наперерез ребенку.

— Эй, сосед, что вы делаете? Вам же нельзя подниматься! — закричал Хаджа-бува.

Бахрамов перехватил Алишера у самого провода. Мальчик плакал и вырывался, и Бахрамов чувствовал, что у него не хватает сил его удержать. По лугу бежала мать Алишера. Что было дальше, Бахрамов помнил смутно: бешено колотилось сердце, он стоял, опираясь локтями на подоконник, не в силах влезть в палату. Мать Алишера уносила плачущего сына. Хаджа-бува говорил:

— Захватите ветку с урюком, сосед. Зачем добру пропадать?..

Бахрамов пришел в себя, лежа на кровати. Влезть в окно ему помог Хаджа-бува.

— Где вы, сосед? — позвал Бахрамов. Перед его глазами плыли темные крути. — Дайте мне нитроглицерин… Стеклянную трубочку… Откройте…

Бахрамов положил под язык крохотную таблетку. Через мгновение он почувствовал привычную ломоту в висках. Сжимающая тяжесть в груди ослабела. Он глубоко вздохнул, и тут же вернулась давящая боль. Он снова положил под язык таблетку.

Хаджа-бува с любопытством поглядывал на соседа.

— Вам не разрешали шевелиться, а вы прыгнули в окно. Нехорошо, дорогой.

— Теперь ничего не изменишь. Прошу вас никому не говорить… Обещайте…

— Ладно, не скажу… Но не надо делать того, что не велел врач. Посмотрите на себя…

В палату, разнося лекарства, вошла Мамура. Пока принимали лекарства, Хаджа-бува молчал. Но как только Мамура собралась уходить, он сказал:

— Доченька, не уходи… Побудь немного с нами…

Удивленная Мамура посмотрела сначала на него, потом на Бахрамова и только теперь заметила необычайную бледность его лица.

Бахрамов лежал с закрытыми глазами, но по наступившему молчанию понял: Мамура что-то заподозрила. И сказал:

— В самом деле, доченька, побудь с нами, стариками. Молодые подождут. Да в какие здесь молодые? Всем нам одна кличка — «больные». — Бахрамов говорил не только для того, чтобы усыпить бдительность Мамуры. У него неожиданно появилась потребность высказаться. — Человек, доченька, порой очень легкомысленно тратит отпущенные ему годы. Прожив свое, старимся, теряем силы, но, к сожалению, не становимся мудрее. А потом наступает миг, когда вдруг постигаешь смысл всего сущего; прожитые страсти, горе и радость, желания и разочарования сливаются воедино. И тогда ищешь поступка, который помог бы излить собранное в тебе за долгие годы, в последнем усилии ощутить радость избавления от всех ошибок, от всех несуразностей прожитой жизни. И уже нет тебя, а есть вся вселенная, и нечто чернее ночи и ярче солнца застилает взор, и из глаз льются благодатные слезы… Если бы человек мог заранее знать о неотвратимости прозрения! Понимаешь, доченька, человек бы понимал: все, что дает ему жизнь, — непреходяще, все остается, и нет мелочей, которые бы не составляли единого целого с настоящим, прошлым и будущим. Жизнь каждого человека стала бы такой же безграничной, как вселенная.