Григорий Коновалов - Постой в Кудеярове

Дорофей утешал тетку байкой о подвиге ее сына: перебил, по меньшей мере, два десятка рядовых да трех офицеров. Ульяна качала головой, радуясь, что сын жив, и смущаясь его беспощадностью.

— А что? Война виновата. До войны-то я курицы не обижал, а теперь могу спокойненько разрешить хоть сотню, хоть тысячу неприятелей. Заметьте себе: мордобой идет лишь год, а редкий солдат не убивал… А что будет с людьми, если повоевать придется годика три-четыре?

— Да неужели в этом году не закончится? — изумилась Милка, взглянув на Алексея.

— Да каким же образом? — почти выкрикнул Дорофей в лицо Алексея. — Пока остановить-то его не можем. А там еще нужно повернуть спиной к нам и лупить, лупить, гнать.

— А если немец на Волгу придет? — спросила Ульяна.

— Ну и напугал ты женщин, Кудеяров, — сказал Денежкин.

— Ну и что, если придет? — просто и как бы мимоходом отозвался Дорофей, привыкнув, что на войне всякое бывает. — Все равно вывернем его наизнанку… Тетя Уля, разрешите, я набью номенклатурную морду Алешке Денежкину?

Ульяна взглянула в глаза племянника, горестно отказалась.

— Не надо ссоры.

— Да как ж не надо, если он не женится на Милке?

— Мы скоро распишемся, — сказала Милка.

— Не твое, Дорофей, дело, — мягко вразумил Денежкин, чокаясь с Дорофеем. — Ты бы меньше брехал, панику не сеял. Ну, давай выпьем. — Выпил, зажевал огурцом. — Знаешь, сегодня взяли тут одного, а ведь он десятой доли не трепал спроть тебя…

— Так вот, — подзуживая, продолжал Дорофей. — Там кровь, слезы, горечь… а ты… Нет, Васька набил бы тебе морду… Он брат Милки. — Денежкин ушел в свою комнату, снова вышел. Уже в своей военной форме, без знаков различия.

— Я на дежурство, — сказал он Милке. У порога задержался, поманил пальцем Дорофея и, когда тот подошел, обнял его. — Прощай, брат. Наверно, не увидимся. Извиняй, если резким словом задел…

— Ну что ты, Алешка… И я прижигал тебя каленым словом не по злости… Разобьем фрица, потолкуем обо всем спокойно.

— Слава богу, помирились… Нынче и в тылу не легко, — сказала Ульяна.

По окнам и крышам мокро шумел дождь. Милка убрала со стола, застелила диван. И, вынося свое одеяло в сени, сказала:

— Я там посплю.

Дорофей докурил, лег. Сердце зашлось от ударов. Ощупывая руками темноту, ступая по скрипевшим половицам, пошел в сени. Двери оказались подпертыми.

— Милка, пусти…

В горнице заплакал ребенок, послышался голос Ульяны: «Ш-ш-ш».

— Пусти, мне нужно выйти… А то зашумлю.

Дверь, пискнув, отлипла. Дорофей качнулся, оступился на ступеньке, вылетел в сени. Мимо прожгла Милка, обдав запахом здорового тела. Не зажигая света, она вынесла в сени мундир и сапоги Дорофея.

— Отдыхай, а я на кухне.

— Господи, неужели ты не поверила мне? Зачем же я душу выворачивал? — сиротливо тосковал в темноте Дорофей.

— Спи на моей постели. Мама уснет, я приду, наговоримся.

…До рассвета Дорофей скреб ногтями дверь, умолял Милку впустить.

— Нужно слово сказать такое… решить жизнь, Мила…

Она не отвечала, хотя дыхание ее слышалось.

Когда гость успокоился, Милка вышла в сени. Сквозь щели в двери слабый выбелился рассвет. Дорофей спал лицом вниз, подмяв щекой подушку Пониже выстриженного загорелого затылка совсем по-детски белела шея. Милка жалостно улыбнулась, укрыла Дорофея простыней. Принесла из колодца воды, налила в рукомойник, умылась. Села на порожек. У ног темнилась наискось срезанная козырьком крыши тень.

Дорофей проснулся поздно, поначалу не понимая, где он. Повернулся на спину. Под крышей висели березовые веники. На пороге сидела в зеленой кофте Милка. Солнца высветило ее профиль с плавной линией подбородка, о наивно вздернутым носом.

Она встала, пристально взглянула в его глаза.

— Как отдыхалось-то?

По взгляду ее он понял, что она все еще не решила, стоит ли придавать особенное значение его вчерашним словам.

«Женщины мудрее нас», — подумал Дорофей, глубоко в облегченно вздохнул, потягиваясь.

— Ты молодец, — сказал он, беря полотенце из ее рук.

Отступив в тень ветвей, она взглядывала в его лицо, разминая при этом на рукаве гимнастерки шов.

По лицу Дорофея проходили тени.

Он решился;

— Вася… не маялся, погиб, как уснул… Прости, не мог я вчера тете Ульяне сказать..

Милка заплакала тихо, потаенно.

А тетка Ульяна, как и в те былые, войной задымленные времена, стояла в этот утренний час у каменной, ниже пояса стенки и разговаривала со вдовым стариком Никифором Генераловым. Никифор подлаживался к ней лет двадцать. Бывало, летом, умаявшись каждый в своем хозяйстве, они сходились у стены, разделявшей их дворы, жаловались друг другу на одиночество. Два раза пробовали сойтись под одну крышу. Ульяна приходила к нему через лаз в стене, но вскоре возвращалась в свой дом, успев лишь подмести в доме деда полы.

— Почему убежала от Никифора? — спросил ее Дорофей однажды.

— Блины не получились у меня, вот и вернулась.

По обычаю кудеяровских баб, молодка после первой ночи печет блины, и вся родня и шабры спешат отведать их: чем пышнее, ноздреватее пропитанные маслом блины, тем счастливее жизнь молодоженов.

Ульяне, как на грех, не удавались блины, будто кто нарочно муку подменивал. Так и жили со стариком Генераловым — врозь скучали, встречались у стены, взявшись за руки, отводили душу беседой, а блины выходили — заклеклые склизни.

Выстоялось в это утро доброе, с прозеленью от садов небо. Благостной теплынью омыло Ульяну в солдатской гимнастерке и деда в кителе, видно, с плеча не ниже полковничьего. Стенка между соседями стала совсем низенькой: понемногу, камень за камнем, разбирали ее то дед, то Ульяна.

Увидав племянника, Ульяна оставила своего жениха.

— Тетя, дорогая… — проговорил Дорофей. — Я думал, все перегорело во мне… Милка воскресила меня. Ради нее стоит мне поберечь кое-что в душе… А ты внучат нянчить будешь…

— Не понимаю я вас, молодых, — сказала Ульяна с внутренней мукой.

— Не беспокойтесь, у нас есть время дорогу верную найти.

— Что-то часто кидает вас на проселки…

В эту ночь Милка сама не спала и Дорофею позволила забываться лишь короткой дремой.

— Завтра удешь, и ваша часть уедет…

— Да откуда тебе известно?

— Женщины завели блины прощальные. Они все знают.

В полночь стук в окно:

— Лейтенант Кудеяров! — позвал мужской голос.

А у Милки все готово: блины напечены, распарились в корчажке. В вещмешок Дорофея уложила она платочки, белье. И так загрустила, что Дорофей не мог и одного блина съесть.

— Ну, хватит, улыбнись, дурочка…

…Рано на заре в разных концах Кудеярова заголосили женщины. Прощались с солдатами, садившимися в грузовые машины…